Он бросил взгляд на свой крест и порадовался тому, чтоотказался от фотографии. Хорошо, что Полина его поддержала, потому что средиего друзей принято обязательно помещать фотографию на памятник, а ему никогдане нравилась эта традиция. Так же, как не любил Чешкин оставлять грубыеискусственные цветы на могиле, хотя старушки возле входа на кладбище предлагалипластмассовые гвоздики, ромашки и тюльпаны. Цветы эти казались ему жуткими; онибыли символом той смерти, которая есть полное «ничто»: разложение в могиле,черви, желтоватые рассыпавшиеся кости... И больше ничего. Глядя на безвкусныекричащие красно-кумачовые лепестки, темно-зеленые стебли с вычурными резнымилистьями, Владислав Захарович терял уверенность в том, что смерть – это неконец в его беспощадном материальном смысле, или, во всяком случае, не толькоон...

Очередная похоронная процессия выехала с кладбища, и Чешкинподумал, что это вполне могли быть похороны Силотского. Почему нет? Судьбащедра на саркастические ухмылки, выдаваемые ею за совпадения. С нервным смешкомон представил, что Дима мог бы лежать неподалеку от этой могилы.

– Убили тебя... – вслух произнес Чешкин, ожидая вспышкиторжествующей радости сродни той, какая охватила его, когда он узнал о смертиЛанселота.

Но радости не было. Более того, и то философскоеспокойствие, на которое он успешно настраивал себя перед каждым приходом наКолину могилу, куда-то исчезло, сменившись сначала пустотой, а затем ощущениемглубокого горя. Не тихой скорби, не старческого смирения перед неизбежным –нет, Владислав Захарович словно вернулся в прошлое, когда он не мог ни есть, нипить, и даже дышал, казалось, с трудом – потому, что Коли больше не было сними. Потому что он ушел навсегда.

– Ну тихо, тихо... – попросил старик самого себя,ощущая, как закололо под сердцем. – Не навсегда. Не так много ужеосталось. Правда, Коленька?

Ветер шевельнул голые ветки рябинового куста, посаженногоЧешкиным.

– Вот и ветерок... – пробормотал ВладиславЗахарович. – Настоящая весна скоро придет. Помнишь, как ты любил весну?Ну, вот. А на следующей неделе с Полинкой приедем, она тоже по тебесоскучилась. Ничего, Коленька, ничего, жизнь потихоньку живется.

Присказка деда успокоила его, загнала горе вглубь, в тунору, в которой оно всегда сидело, напоминая о себе лишь редкими покалываниямипод сердцем. Нора была такой глубокой, что Чешкину легко удавалось убедитьсебя, что горя нет вовсе, словно оно прошло, растаяло.

– Жизнь потихоньку живется, – повторил ВладиславЗахарович и встал со скамейки. – Пойду я, Коленька.

Он посмотрел в ту сторону, откуда ушла похоронная процессия,и подумал, что мог бы легко отыскать свежую могилу и посмотреть, кто в нейпохоронен. Еще проще было бы спросить у смотрителя кладбища, не привозили лихоронить господина Силотского. Дело было громкое, и смотритель, скорее всего, вкурсе.

– Нет уж, – возразил себе Чешкин. – Где лежит, тампусть и лежит. Плюнуть на его могилу я не пойду, а проклятий моих ему и прижизни не дождаться было, и после смерти не видать.

Он погладил холодный мокрый гранит и пошел к выходу, необорачиваясь на могилу внука.

* * *

Анна Леонидовна Качкова кричала так громко, что младший сын,с ужасом и любопытством наблюдавший за матерью из-за дивана, подумал, что оттакого крика она может лопнуть.

Старший ни о чем таком не думал, он просто сидел на турнике,заткнув уши, и бубнил себе под нос одну фразу.«Хочуфильмхочуфильмхочуфильм»....

– Не будет никакого фильма! – от крика Анна сорвалаголос, закашлялась, схватилась за шею.

Сын продолжал бубнить, нахально глядя на нее сверху такимиже темными, как у отца, глазами.

– Слышал?! Не будет! Не будет, не будет, не будет!

Выглянув из-за дивана, младший мальчик захлопал в ладоши,решив, что у мамы и брата начинается состязание, и тут же спрятался, посколькумать метнулась к нему с явным намерением дать оплеуху.

– Вот свалишься оттуда, ноги переломаешь, уколы будут делатькаждый час! Слезь немедленно! – исступленно воззвала Анна к старшему,болтавшему ногами над ее головой.

– Хочуфильм!

– Я сейчас тебя сама оттуда сброшу!

– Хочуфильм!

Круглая голова высунулась из-за дивана, младший брат решилвнести свою лепту в крики старшего:

– Я тоже хочу! Мама! Фильм!

Это было последнее, чего не хватало Анне, чтобыпереполнилась чаша ее ярости. Засучивая на ходу рукава, она решительнодвинулась к младшему сыну, собираясь вытащить его за шкирку из-за дивана иустроить выволочку, раз уж до старшего не могла добраться, но ее остановилзвонок в дверь. Позвонили два раза, коротко, но решительно, и процедив обоимсыновьям сквозь зубы, что она еще вернется, Анна Леонидовна пошла открыватьнезваным гостям.

– Пылесосы продаете? – грубо спросила она, увидевмолодого симпатичного парня в свитере и куртке, топтавшегося возледвери. – Не нужны мне ваши пылесосы! Дура я, что ли, за сто тысяч такуюерунду покупать. Другим голову морочьте, понятно?!

Качкова отчитывала мошенника, дав, наконец, выходраспиравшей ее яростной энергии, которую не удалось излить полностью насыновей, но тут парнишка улыбнулся извиняющейся улыбкой и сказал:

– Я ничего не продаю.

– А чего вам тогда нужно?

– Я хотел поговорить с вами о вашем муже.

– О муже? – недоверчиво переспросила АннаЛеонидовна. – А зачем об этой сволочи разговаривать?

– Видите ли, меня наняли, чтобы его найти. Вы позволитевойти и поговорить с вами?

Сидя в гостиной Качковых, Макар огляделся вокруг. В темнойкомнате с серыми портьерами до пола был не просто беспорядок – в ней царилбардак. Мягкие игрушки вперемешку с конструктором, разбросанные по всему полудиски, футболки и носки, подушки, несколько пар ботинок, остатки железнойдороги... Складывалось ощущение, что здесь не так давно резвилась группадетского сада.

Однако хозяйка квартиры, курившая в кресле, не обращала накавардак ни малейшего внимания. Светло-голубыми глазами навыкате онавнимательно изучала Макара, обдумывая, что ему нужно и во что может для неевылиться визит частного сыщика.

Илюшин разглядывал ее чуть менее откровенно. Перед нимсидела женщина, которой на вид можно было дать около сорока, в вызывающекоротком шелковом халате – опухшая, неухоженная, с волосами, небрежнопокрашенными хной в красновато-рыжий цвет. В отросших черных корнях проглядывалипылинки перхоти. Поджатые губы, пористая кожа, выщипанные бровки... От нееисходило ощущение агрессии, которое Макар чувствовал очень хорошо.

Узнав, что его нанял Силотский, Анна Леонидовна ничуть неудивилась.

– Правильно. Из-за него все случилось, пусть теперь ирасплачивается.