приладил к перилам аппаратик. Антон Павло­вич стал у противоположной стороны.

Хорошо так?— спросил он.

Я удовлетворился принятой им позой и хотел уже снять, как он, по­смотрев на отца, спросил:

А ты, Петр Алексеевич, что же не становишься? Я один не буду. Мне одному как-то неловко.

Отец стал возле него, и я снял их. На фотографии Антон Павлович стоит, облокотившись о перила и поэтому изогнувшись; кисть его руки красиво свесилась вниз. После этого я спросил у Антона Павловича раз­решение снять его дом. Он ответил:

Да, пожалуйста, Алеша, сделайте одолжение. Снимайте все, что вам угодно.

Мы стали прощаться. Антон Павлович захотел нас проводить до гос­тиницы. Мы шли татарским поселком. Нам встретилась молодая, высо­кая, красивая, стройная татарка, нарядно одетая, с сотнями монет, навешанных на груди.

Вот бы ее снять,— сказал мне отец, когда она прошла мимо нас.

Так что же, хочешь — я с ней заговорю, я с ней знаком,— прого­ворил Антон Павлович, уже оборачиваясь назад, чтобы позвать татарку. И меня опять удивило, до какой степени он был готов сделать другому какое-либо одолжение.

Да нет, пленки, кажется, уже все израсходованы,— ответил отец, и мы пошли дальше.

Когда мы прощались с Антоном Павловичем, он мне сказал:

Ну, спасибо, Алеша, что навестили меня. Благодарю и за фотогра­фирование.

В его голосе, взгляде и рукопожатии чувствовалось, что это было ска­зано вполне искренне. Когда мы ушли от него, отец спросил меня, понра­вился ли он мне. Я ответил, что он «замечательный человек» и что мне хотелось бы что-нибудь для него сделать. Отец сказал, что если это же­лание у меня серьезно, то оно вполне осуществимо, только от меня потре­буется много труда. Антон Павлович мечтает иметь заграничное издание романа Толстого «Воскресение», которое отец привез из Ясной Поляны и показывал Антону Павловичу, но отец должен этот экземпляр вернуть. Я мог бы, пока мы находимся в Крыму, выписать на пишущей машине из заграничного издания все, что выпущено цензурой в русском издании. Отец был уверен, что Антона Павловича порадует такой подарок.

По приезде домой я тотчас принялся за работу, которая оказалась огромной. Из-за нее я не совершал прогулок и совсем не наслаж­дался красотами Крыма, но охотно приносил эту жертву для Антона Павловича.

40 Литературное наследство, т. 68

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО.

KjijpihJL^ з 1.

kJЛ Jl I

Г ' '

У- rt.

t К t-ч .

 

 

** ^, u Jltft-J'

Ha m- li rm^ponn. пижгшсл m-uwu ulprce

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ОТКРЫТКИ, НА КОТОРОЙ НАПИСАНО ПИСЬМО ЧЕХОВА к А. П. СЕРГЕЕНКО ОТ 9 ОКТЯБРЯ 1900 г. Собрание А. П. Сергеснко, Москва

Вскоре мы должны были уехать из Крыма. Опасаясь, что я не успею выслать Антону Павловичу в Ялту до нашего отъезда свою работу, я написал ему об этом н приложил сделанные мною снимки с него и с его дома. Он мне ответил: «Милый Алеша, большое вам спасибо за фотографии, а главное за память. В Ялте я пробуду, вероятно, до 21 октября, а затем, т. е. после 21-го, мой адрес такой: Москва, Малая Дмитровка, дом Шешкова.

Желаю вам всего хорошего.

Передайте мой поклон и привет Петру Алексеевичу и вашей сестре.

Искренно вас уважающий А. Чехов. 9 октября 1900 г.»[139].

Меня обрадовало, что в письме Антон Павлович назвал меня тоже Алешей, а не по имени и отчеству. Значит, он помнил, что мне, как сказал ему отец, это приятнее. Порадовало и то, что он оценил мое отношение к себе, так как пишет: «Спасибо за фотографии, а главное за память».

Антон Павлович просил нас захватить п Москву для его матери н сестры корзину винограда, когда мы будем уезжать из Крыма. Я испол­нил это поручение и видел Евгению Яковлевну, его мать, и Марию Пав­ловну, сестру его. Они закидали меня вопросами о нем. «Антоша, Антоша» не сходило с их уст. Чувствовалось, как безгранична их любовь к нему. Когда я сообщил об этом моему отцу, он сказал: «Они боготворят его, прямо молятся на него». И отец говорил, что Антон Павлович заслужи­вает такого отношения, потому что он очень хороший сын и брат. Он всегда заботится о всех своих семейных. После этого, конечно, мой восторг пе­ред Антоном Павловичем еще больше усилился, а в последующие годы псе, что я узнавал про него, подтверждало мое представление о нем, как о прекрасном человеке.

II когда он внезапно скончался 2 июля 1904 г., это показалось мне более страшным несчастней, чем происходившая в то время русско-япон­ская война. Я плакал о нем навзрыд.

Отец мой переносил кончину Чехова мучительно тяжело. По вечерам вся наша семья собиралась к общему чаю и в течение педели отец нам рассказывал об Антоне Павловиче. Его рассказы я тогда же записывал в своп дневник. Приведу некоторые из них:

«Я с ним учился,— рассказывал отец,— в Таганроге года четыре. У него тогда было мешковатое, толстое лицо и всегдашняя улыбка. Когда вспо­минаю его мальчиком, прежде всего вижу эту его милую улыбку... Потом мы расстались. Через несколько лет у нас была странная встреча, он потом вспоминал ее всю жизнь. Это было в 1878 году. Я стоял на станции Крест­ной Донецкох! железной дороги. Подходит поезд, н прямо рядом со мною н против меня останавливается вагон, и у окна стоит такой стройный, кра­сивый юноша, с пробивающейся растительностью, с прелестной улыбкой (у него и впоследствии всегда была эта улыбка). Он смотрит на меня, должно быть, не вполне узнавая меня, а я смотрю на него и думаю: „Где я видел это лицо?"— и только когда поезд отошел, вспомнил: „Да ведь это Чехов!" Мы потом часто с ним вспоминали эту встречу, и он гово­рил: „И чего это мы с тобой тогда друг с другом не заговорили?"

Прошло много лет. Я, проездом в Петербург, заехал в Москву и встре­тил наших общих с Чеховым приятелей: Белозерского, Чемоданова, док­тора Савельева и других — человек десять. И они говорят, что „здесь Чехов". А я слышал уже о нем. Он стал тогда печататься под псевдони­мом „Чехонте", как мы его звали в гимназии. Так как я нигде не остано­вился, то я позвал всех в ресторан Тестова и, увидя Чехова, пригласил

 

 

' J

Ж

L

U

•У»' -UL

 

 

Л f* у** /

"