Витя спросил:

Мама, это загорожено, чтобы люди не падали?

Да, братик мой. Это сделано так, чтобы люди не падали, а мальчики падали. Ну, а если бы,— обратился А. П. ко мне,— сын ваш упал бы в воду, что бы вы сделали?

Я бросилась бы за ним.

А плавать умеете?

Нет,— покраснев, созналась я.

Я и то бросился бы, —тихим низким голосом проговорил А. П.

Я взглянула в глубину этих поразительных в своей доброте глаз и не

усомнилась: несмотря на то, что А. П. болен, что он харкает кровью, что если бы он и не пошел ко дну, для него это было бы все равно смертельно. Сердце мое дрогнуло. Я всегда была полна любви к этому исключительно прекрасному, благородному, изысканному писателю, но тут я вдруг по­чувствовала особенную нежность к этому больному человеку.

С тех пор прошло 35 лет, но эта нежность не изжита мной.

А. П., как мне показалось, задержал на мне пытливый взгляд, помол­чал, а потом, взяв Витю за руку, сказал:

Ну, хорошо... Пойдемте пить чай. Там уже наверно все пригото­вили.

Когда мы вошли в кают-компанию, действительно, на конце боль­шого стола был сервирован чай. За другим столом сидела пара и завтра­кала. Небольшого роста бритый мужчина в клетчатом пальто и такой же кепи, шея его была замотана белым фланелевым шарфом, и нарядная дама. Возле них на полу вертелась маленькая простая собачонка.

А. П. зашептал Вите:

Смотри хорошенько, это папаша тех зверей.

Витя ничуть не удивился.

И волка5

Ну, конечно, и волка.

А. П. явно благоволил к нашему мальчику. Он посадил его рядом с бой, налил ему на блюдечко чаи и протянул ему тарелку с пирожными, альчнк тронул одно, другое.

Витя!— укоризненно остановила я.

А. М. ФЕДОРОВ Фотография, 1900-е гг.

«Сейчас смотрю я на его портрет, стоящий на моем письменном столе. Мелким, четким почер­ком чернеют сбоку портрета несколько строк, написанных рукою Чехова, и эта характерная шния его росчерка, идущая вниз. 1901 г., II, 19 — стоит дата на этом портрете». (Из воспомина- шй A. M. Федорова о Чехове. — Нынешнее местонахождение упоминаемого Федоровым портрета

Чехова неизвестно)

Собрание Н. А. Роскиной, Москва

Выбирай сперва глазками, а потом уже бери ручкой,— шутливо 1Ставительно говорил А. П.,— так всегда благовоспитанные мамаши тт деток.

Дуров, очевидно, знал А. П.4, п наверно умышленно слышно шепнул ене, что это — Чехов; следом послышалось: «Каштанка». Затем он иилым голосом начал приказывать своей известной Заплетайке делать (зные штучки.

А. П. понимал, что представление для него, но Вите, посмеиваясь, IB ори л:

Это, приятель мой, все для тебя.

Но спектакль скоро был прерван. Вбежал служащий Дурова и заявил, о верблюд ехать в Севастополь не хочет; что капитан сердится — это [держивает пароход, что верблюд стоит у сходней, недвижим, как статуя.

Дуров тотчас же пошел наверх.

Пойдемте и мы,— предложил А. П.— Это ведь очень забавно.

У мокрых скользких сходней стояла толпа, а впереди громадный рыжий верблюд. Его тянули на веревке спереди, заманивали сахаром, толкали сзади, а он, действительно, стоял, как «статуй».

Дуров метался у борта и надрывался, стараясь кричать сиплым голо­сом, и извинялся в сторону Чехова:

Я проетужен. Верблюд не узнает моего голоса,— наконец, выйдя из терпения, неистово хрипло закричал:— На лебедку его!

И вот через несколько минут лебедка вздернула это чудовище наверх.

А. П. поставил Витю впереди себя, указывал ему Hai все смешное и сам от души наслаждался этим зрелищем.

Когда верблюд с глазами, полными трагического ужаса, вздернутый на лебедке, мотал беспомощно своей кроткой мордой, а ноги, как четыре оглобли, торчали, как бы упираясь в воздух, во всех углах на палубе и на пристани переливался всеми тонами хохот.

А. П., обхватив себя обеими руками, закатился заразительным смехом. Перед ним звенел детский голосок Вити, а рядом гудел бас Миро­любова.

Вот образина! Вот чудище! — повторял, смеясь до слез, Чехов. Когда же опустили на палубу совершенно обалдевшего, с жалким видом верблюда, у А. П. смех перешел в затяжной кашель.

Миролюбов тревожно следил за ним.

Я боялась взглянуть на него.

Кашель утих. А. П. вынул носовой платок из кармана и сплюнул в него. На платке заалело пятнышко.

Пароход вышел из рейда, стал почти незаметен в тумане, а перед моими глазами неотступно алело пятнышко на платке.

В воздухе же, едва доходя до сознания, звучали детские вопросы:

А почему волк поехал на пароходе?

А почему этот дядя «такой» поехал с волком?

А чей сын верблюд?

На обратном пути я сказала мужу, что, действительно, с первых же слов беседы сразу чувствуется, что это за человек.

А. М. ответил:

Да ведь и скрипка Страдивариуса узнается не по форме и не по окраске, а по нежности и ясности тона. Достаточно заставить хотя бы слу­чайно прозвучать одну-две ее струны, и благородство драгоценного инстру­мента сейчас скажется.

Да, именно такое благородство тона было у А. П. Он сразу вызывал к себе доверие, хотя умышленно для этого ничего не делал и, может быть, именно потому, что нарочитого в нем ничего не было. И тут же как-то даже мне, мало видевшей и знавшей его, чувствовалось, что он все же не являлся перед вами с открытой душой.

Я вспоминаю, как много позже, когда отношения между А. П. и мужем более определились, он неоднократно мне рассказывал, что никто даже из близких ему людей не видел Чехова, так сказать, «при открытых две­рях».

Никто, или, если хотите, все. Но это уже не при личных с ним встре­чах, а заочно, по его произведениям. Здесь душа Чехова являлась во всей своей глубокой одаренности и тонкости.

Как-то Федоров описывал мне свой визит к Чехову и свою беседу в от­сутствии его с Марией Павловной, обожавшей своего брата. Она с неж­ностью рассказывала об А. П., какой в ранней молодости он был большой шутник и забавник; и таким он был до самой своей болезни. Она охотно рассказывала это и другим знакомым, к которым А. П. относился с сим­патией, о разных проделках и выдумках в то счастливое, хотя и нелегкое для самого А. П. и всей семьи его время.

Знакомство Федорова с А. П. произошло за три года до его смерти, когда сознание своей тяжкой болезни уже сказывалось в нем. Но и при