покручивая ус. Когда татарин окончил свой рассказ, Антон Павлович сказал ему, как мне показалось, что-то утешительное, от чего татарин просиял, оскалив свои белоснежные зубы, и, тряся Антону Павловичу руку, прокричал:

Спасибо, Антон!.. Спасибо, Чехов! Так и будет!

Антон Павлович, сняв свою шляпу, поклонился ему и подошел к нам. Мы пошли дальше. Отец мой стал рассказывать ему о разных петербург­ских и московских новостях. Антон Павлович молча слушал, слегка наклонив голову. Равномерно шагая, он переставлял в такт шагов свою трость. Время от времени он, покручивая усы, негромко произ­носил:

Гм, гм!.. Вот что... Это интересно... Скажи, пожалуйста!

ЧЕХОВ II П. А. СЕРГЕЕНКО

Фотография А. П. Сергеенко

1900 г.

Собранне А. П. Сергеенко, .Москва

Несколько раз пытливо посматривал на меня, как мне казалось, желая понять, что я собою представляю.

Иногда Антон Павлович на ходу тростью откидывал прочь с дороги камешки. Отец по этому поводу один раз вопросительно взглянул на него. Антон Павлович проговорил:

Магометане учат — убирать с дороги камни, чтобы они не мешали прохожим.

Помещение, которое мы шли осматривать, оказалось уже сданным, и мы повернули обратно. Мы дошли до дома Антона Павловича и стали прощаться. Лицо его опять осветилось улыбкоу, и он со всем благожела­тельством пожал нам руки своею холеною, очень теплою рукой.

Когда я вернулся в гостиницу и увидел сестру, то подумал — уж не сбылись ли слова Антона Павловича о ней?

Она была всегда меланхолична и молчалива, а сейчас весела и напе­вала арию из «Кармен». На мой вопрос, почему у нее так изменилось настроение, она ответила, что на нее так подействовал Антон Павлович.

Ну, какой же он чудный, ласковый, обаятельный!

Мы уехали в тот же день из Ялты, а через восемнадцать дней, 29 сен­тября 1900 г. мне пришлось вторично увидеть Антона Павловича. Мы пришли к нему с отцом. Опять он поздоровался со своей обычной мане­рой: доброжелательно, улыбаясь, прищуривая глаза, внимательно вгля­дываясь. При первом свидании он со мною ни о чем не говорил, а в этот раз, по-видимому, решил узнать меня лучше.

Ну, здравствуйте, здравствуйте! — говорил он мне.—Рад ближе познакомиться. Какой высокий! Неужели только четырнадцать лет? И как похож на тебя,— сказал он отцу.— Алексей Петрович?— спросил он меня.

Да,— ответил я и покраснел от смущения, так как никто еще в жизни меня так не именовал.

Петр Алексеевич, пожалуйста, садись! Алексей Петрович, сади­тесь!— сказал он.

Мне льстило, что он так называл меня. Должно быть, Антон Павло­вич своим зорким глазом заметил этой продолжал проявлять ко мне особое внимание.

Где же вы, Алексей Петрович, учитесь и кем хотели бы быть?

Я ответил, что учусь пока дома, а о том, кем быть, еще не думал.

Да, это я пустой вопрос задал. В самом деле, это придет потом само собой... Так что делается в «Ниве»?—обратился он к моему отцу. У А. Ф. Маркса, издателя «Нивы», печатались его сочинения, что было устроено моим отцом.

Они заговорили об издательских делах, которые меня не интересовали, и я, не прислушиваясь к их разговору, занялся, не вставая со своего стула, осмотром кабинета Антона Павловича и висевших на стенах кар­тин. Разговаривая с отцом, Антон Павлович то и дело поглядывал на меня.

Слушая отца, Антон Павлович часто покручивал свои усы. Он как бы все «наматывал себе на ус», все примечал, все изучал, все запоминал.

Я разглядывал его и еще раз убедился, какое у него красивое, интел­лигентное лицо — с небольшой бородкой, со спокойными и несколько грустными глазами, какие изящные манеры. Одно лишь было неприятно, что он, покашливая, подносил носовой платок ко рту и, отплюнув мокроту, рассматривал ее и, иногда, очевидно, заметив в мокроте кровь, огорчен­но покачивал головою.

Я глядел на картину, на которой был изображен уголок южной деревни.

Алексей Петрович, а знаете, кто эту картину написал?— вдруг весело спросил меня Антон Павлович.

Антон Павлович, ну что ты все зовешь его Алексеем Петровичем. Ну, какой же он тебе Алексей Петрович,— сказал мой отец.

Нет, он уже вполне Алексей Петрович, — шутливо с настойчивостью ответил Антон Павлович.— Так знаете, Алексей Петрович, кто написал эту картину?

Я ответил, что не знаю.

Прекраснейший от природы художник-самоучка,— со своей милой улыбкой и образовавшимися вокруг глаз лучистыми морщинками гово­рил Антон Павлович и протянул руку в сторону моего отца.— Вот этот художник.

Я удивился.

Да, да, Петр Алексеевич мог бы быть превосходнейшим художником, если бы учился... Эти твои «Хатки»— прелестнейшая вещь. Я никогда их не снимаю и всегда любуюсь.— Вам, Алексей Петрович, плохо оттуда вид­но, вы встаньте, подойдите ближе. Ну, как, нравится?— спросил он меня, точно для него что-либо значило мое мнение.

Да, очень нравится.

Ну вот, я же тебе говорил,— радуясь своей правоте, произнес Антон Павлович, а я еще больше подивился, что он считался с моим от­зывом.

Прищурив глаза, Антон Павлович вгляделся в картину и проговорил:

Да, превосходно. Превосходно исполнено. И Левитан это всегда признавал.

А что, второй том своих сочинений ты уже получил?— спросил мой отец.

Да, получил, один экземпляр еще есть. У тебя его нет? Хочешь, подарю?— и Антон Павлович, встав и подойдя к шкафу, достал с полки книгу. Сев за стол, он раскрыл книгу и, обмакнув перо в чернильницу, хотел что-то написать на ней, но отец мой сказал ему:

Ты уж лучше подари Алеше.

Ах да, конечно,— спохватившись, проговорил Антон Павлович и, сделав надпись, подал мне книгу. На ней стояло: «Милому Алексею Петро­вичу Сергеенко на добрую память. Ялта, 29 сентября 1900 года. А. Чехов».

Немало меня удивило, что и в надписи он назвал меня по имени и отчеству, как называл в течение всего разговора.

Со мною был маленький трехрублевый фотографический аппарат «Кодак». Отец сказал Антону Павловичу:

А Алеша мечтает тебя снять.

Пожалуйста, Алексей Петрович, ничего не имею против,— про­говорил Антон Павлович.

Антон Павлович, да уж очень право комично, что ты все величаешь его Алексеем Петровичем...

А это из чувства уважения.

Но ему же приятнее, чтобы ты звал его просто, как все, Алешей.

Ах, если приятнее, то пожалуйста...Так что же, Алеша, снимайте.

Здесь уже очень темно. Надо бы на солнце,— решился сказать я.

На солнце, так на солнце. Мы выйдем на балкон. Пожалуйста! — предложил Антон Павлович. И добавил:— Да вы, Алеша, распоряжайтесь мною, как хотите. Все, что нужно, исполню. Пожалуйста, не стесняйтесь.

Вышли на балкон. Я