может служить тот, кто, прибыв от неприятеля или от чужеземцев, вручает себя покровительству другого народа или государя. Ибо здесь не приходится сомневаться в том, что такое лицо молчаливо принимает на себя обязательство не совершать ничего против того государства, где оно ищет убежища.

Поэтому не должно следовать тем, кто считает свободным от вины поступок Зопира; ведь его верность своему царю не извиняет его вероломства в отношении тех, к кому он бежал. То же нужно сказать и о Сексте, сыне Тарквиния, который скрылся к габиям (Ливий, кн. I). О Синоне Вергилий («Энеида», II) пишет:

Ты же пойми вероломство данаев и все преступленья

Во едином познай.

III. О том, кто добивается переговоров или же дает на них согласие

Сходным образом и тот, кто добивается встречи для переговоров, или тот, кто допускает их, молчаливо обязуются не причинять ущерба другой стороне[1577]. Людей, которые нападают на неприятеля под прикрытием переговоров, Ливий объявляет нарушителями права народов (кн. XXXVIII). Он добавляет при этом, что добросовестность переговоров была вероломно попрана, когда Кн. Домиций заковал в цепи Битуита, царя арвернов, заманив его к себе под предлогом переговоров и обещав ему гостеприимство. Домиций заслужил следующее осуждение Валерия Максима: «К вероломству его побудило чрезмерное честолюбие» (кн. IX, гл. 6).

Поэтому вызывает удивление то, что автор восьмой книги записок Цезаря «Галльская война» – будь то Гирций или Оппий, – сообщая о подобном же деянии Т. Лабиена, замечает: «Он полагал, что неверность его (то есть Комия) можно было покарать безо всякого вероломства»; если только это суждение не принадлежит скорее Лабиену, чем автору.

IV. Соответствующему лицу никто не мешает продвинуть свое дело, лишь бы это было не в ущерб другой стороне

Но такое молчаливое волеизъявление не должно иметь больших последствий, нежели те, на кои указано мной. Ибо поскольку участвующие в переговорах стороны не испытывают никакого ущерба, то под прикрытием переговоров отклонить противника от намерения продолжать военные действия, свои же замыслы тем временем проводить в жизнь – есть дело, свободное от вероломства и относящееся к дозволенным хитростям.

Поэтому те, кто порицал факт обмана царя Персея надеждой на мир (Ливий, кн. XLII), исходили не столько из соображений права и добросовестности, сколько из соображений великодушия и военной славы, что в достаточной мере понятно из сказанного нами о военных хитростях (кн. III, гл. II [I], пар. VI и сл.).

Подобного же рода была та хитрость, с помощью которой Газдрубал спас войско из Авсетанских лесов (Ливий, кн. XXVI); сюда относится и хитрость, путем которой Сципион Африканский Старший обнаружил расположение лагеря Сифакса, о чем сообщает Ливий (кн. XXX). Примеру их последовал Л. Сулла при Эзернии[1578] во время союзнической войны, как мы читаем об этом у Фронтина (кн. I, гл. 5).

V. О молчаливых условных знаках, имеющих то или иное значение в силу обыкновения

Некоторые молчаливые условные знаки имеют определенное значение в силу обыкновения, как, например, некогда виноградные лозы и оливковые ветви, у македонян поднятие копий, у римлян возложение щита на голову[1579], с помощью чего выражалось согласие на сдачу[1580] и что обязывало сложить оружие. Относительно выражения согласия на принятие сдачи противника и характера и объема вытекающего отсюда обязательства можно составить себе представление из сказанного выше (кн. III, гл. IV, пар. XII, гл. XI, пар. XV).

Ныне белые флаги служат молчаливым знаком приглашения вступить в переговоры[1581]. Они будут обязывать не менее, чем обращение со словесной речью.

VI. О молчаливом одобрении обещания

В какой мере предложение, сделанное командующим, должно считаться молчаливо одобренным народом или государем – и об этом мы сказали выше; а именно – когда известно о каком-либо факте, о каком-либо деянии или о бездействии, когда нельзя допустить иной причины волеизъявления, кроме желания утвердить соглашение (кн. II, гл. XV, пар. XVII; кн. III, гл. XXII, пар. III).

VII. В каких случаях молчаливо отменяется наказание?

Об отказе от наказания[1582] нельзя заключить по одному только умолчанию; тут необходимо такого рода положительное волеизъявление, которое означает или дружественное расположение, как, например, договор дружбы, или одобрение доблести, ради которой должно простить содеянное до того момента, – будь то выражено словами или же действиями, установленными обычаем для выражения соответствующего смысла.

Глава XXV

Заключение, с увещаниями о соблюдении добросовестности… и мира

I. Увещания о соблюдении добросовестности.

II. Во время войны должно всегда стремиться к миру.

III. И добиваться его должно даже с ущербом, особенно христианам.

IV. Что полезно для побежденных?

V. А также победителю?

VI. И тем, дела которых сомнительны?

VII. Заключенный мир должно соблюдать самым благоговейным образом.

VIII. Заключительная молитва к концу труда.

I. Увещания о соблюдении добросовестности

1. И здесь я считаю возможным окончить свой труд, не потому, что высказано все, о чем можно было сказать, но потому, что сказано достаточно для закладки фундамента. И если кто-нибудь вздумает возвести на нем более красивое здание, то не только не найдет во мне завистника, но заслужит и мою признательность.

Однако прежде чем отпустить читателя, я подобно тому, как, толкуя о военных действиях, добавил некоторые увещания об избежании по мере возможности войны, так и теперь я намерен присовокупить некоторые увещания, имеющие значение во время войны и по окончании ее, в целях соблюдения добросовестности и мира.

Добросовестность должна соблюдаться не только для чего-либо другого, но и для того, чтобы не исчезла надежда на мир. Добросовестностью ведь держится не только всякое государство, по словам Цицерона, но и великое общение народов («Об обязанностях», кн. III). С уничтожением таковой, как правильно говорит Аристотель, «исчезает существующее между людьми общение» («Риторика к Феодору», кн. I, гл. 15).

2. И недаром тот же самый Цицерон объявляет роковым нарушение добросовестности, объемлющей жизнь («В защиту Кв. Росция»). Это – «священнейшее благо человеческого сердца», утверждает Сенека («Письма», LXXXVIII). Настолько более должны способствовать соблюдению добросовестности высшие правители людей, насколько они безнаказаннее, чем другие, ее нарушают. С исчезновением добросовестности люди станут подобием диких зверей[1583], силы которых страшатся все. И даже справедливость в своих частях нередко таит нечто неясное; но узы добросовестности сами по себе очевидны, оттого-то именно к ней прибегают, дабы устранить из взаимных отношений всяческую неопределенность.

3. В сколь огромной мере государям надлежит благоговейно соблюдать договорную верность, прежде всего ради требований доброй совести, а затем и ради доброй славы, которой держится власть государства. Пусть же они не питают сомнения в том, что те, кто их наставляет в искусстве обманывать, творят то самое, чему они учат. Не может долгое время приносить пользу учение, делающее человека необщительным для