Он представил ее во фраке. Это было действительно смешно.

— Помнишь, ты всегда помогал мне довести рисунок доума, а я кричала на весь коридор: «За меня рисует первая пятерка Академии!»

— М-м-м… ты была основательной дурехой.

— А помнишь этого нашего черножопика, Фердинанда, ну,принца этого… когда он на спор сожрал сто тридцать пельменей в «Пельменной» наВасильевском и чуть не сдох…

Он вспомнил Фердинанда, пляшущие огни белоснежных зубов.Хороший был парень, интересно, жив ли еще? Или из него уже сделали пельмени оппонентыиз племени тутси?

Марго можно было не отвечать и действительно прикрыть глаза.Она сама себе задавала вопросы и сама на них отвечала. По крайней мере, ещеминут сорок ее будет качать на волнах нашей юности.

— И мы втроем — я, ты и покойный Андрюша, светлая емупамять, поволокли этого обжору в Куйбышевскую больницу. А там, в приемном покое— настоящая вакханалия: какому-то алкоголику пытались вставить зонд, а онколотил медсестру кулаком…

— М-м-м… а наш Фердинанд, демонстрируя хорошеевоспитание, взял и одним махом, словно стопарик, проглотил этот зонд, будь онпроклят, с удовольствием.

Он, в сущности, проснулся и отметил про себя, что не прочьподпевать Марго вторым голосом в этом дуэте. Юность и вправду была у нихзабавной и озорной.

— И мы, все та же бездельная троица, — явились кнему на другой день.

— Да. А он, бедняга, таким слабым утробным голосомговорил: «Я прашю савьетское правителство сделать мне укол…»

— Еще бы не утробным, у него же был заворот кишок! Онпростонал: «Марго, ко мне приходил замдекана факультета. Это большая честь?» Тыне помнишь, почему он лежал в отдельной палате? Потому что принц?

— Да нет, просто он был завшивлен, бедняга. Какая-тощедрая барышня в общежитии наградила, хорошо, что не триппером. Вспомни,медсестра при нас принесла ему вошь в пробирке: чтобы знал, как та выглядит…

Он все-таки сел на лежаке, прислонившись спиной к гобелену,исполненному вполне в духе местности: дальняя родственница герцогини Альба,вышитая шелком и какими-то блескучими нитями, демонстрировала кавалеру веер,похожий на тот, что он купил вчера Жуке.

— А помнишь, как прорвало трубу на винзаводе, —мечтательно и грустно продолжала Марго, — и прямо на асфальт хлесталаструя винного спирта? И собралась толпа охреневших граждан: ни у кого не былотары — подставить под струю, такая трагедия! И ты мгновенно стащил с меня моиновенькие шведские сапоги, взвалил меня на закорки, а Андрюша растолкал народ,который безмолвствовал, и невозмутимо набрал в оба сапога живительной браги.

Он расхохотался, припомнив, как волок на спине уже тогда увесистуюМарго, а следом победно шествовал Андрюша с ее модными сапогами, полнымивинного спирта.

— А я был здоровым парнишкой, верно? — не безудовольствия заметил он. — Постой, а как же ты домой в тот день добралась?

— Ты что, не помнишь, балда?! В твоих допотопныхвинницких говнодавах! Сапоги-то были безнадежно испорчены…

Наконец она поднялась и пошлепала к двери.

— Поднимись завтракать вовремя. Посмотришьзаключительный акт драмы — изгнание прохвоста-Адама из предположительного рая.

— Нет уж, обойдетесь без меня.

Он действительно задержался внизу, собираясь в дорогу.Изгнанник из рая тоже, видимо, отсиживался где-то в комнате.

Зато сверху — столовая находилась как раз над «школой» —ясно доносились утренние голоса матери и дочери:

— Катарина, каков Яша в постели? — командным иодновременно скорбным голосом вопрошала Марго.

— …ничего особенного, — после паузы неохотноотвечала дочь.

— Катарина! — гневно обрывала ее мать. —Когда мама спрашивает тебя, каков Яша в постели, надо отвечать ясно и четко:им-по-тент!

Потом Леня, науськанный и проинструктированный женой,торжественно вошел в комнату, где скрывался потрясенный и раздавленный Яша, исказал:

— Мы, к сожалению, не можем оставить вас у себя. Выуедете или вам снять гостиницу?

— Я уеду, — с излишней поспешностью выдавил Яша.Последней сцены Захар, само собой, видеть не мог, она была живописнопересказана за завтраком, когда, переждав все изгнания, он поднялся в рай изсвоей преисподней.

Далее он стал свидетелем нескольких телефонных разговоров,типичных для Марго: она посылала Леню брать трубку и при этом дирижировалабеседой: стояла рядом и бешено жестикулировала.

Затем Леня уехал на работу, а Кордовин вынес чемодан исвертки, уложил багажник.

Марго провожала его в прихожей: уже умытая, причесанная идаже втиснутая в какой-то вельветовый домашний костюм.

— Так как же называется местечко, — грозноспросила Марго, наставив на Захара палец, — где осадков за день выпадаетбольше, чем за год в Питере?

И тот привычно гаркнул:

— Чирапунджа!

Славная баланда нашей юности, школьные зарубки…

* * *

…Он приканчивал третий стакан вина.

Город под ним остывал; внизу, в его глубоких извилистыхморщинах, тлеющими углями забытого костра зажигались фонари. В ущельях улиц ониотбрасывали красноватый отсвет на неровные стены кирпичной кладки. Снаступлением тьмы эти потаенные угольки занимались все ярче, словно кто-тоневидимый раздувал их в очаге, не жалея сил. И по мере того как меркло, давясьглухою тьмой, небо, слева все пронзительней и победоносней —единственный! — разгорался от мощной подсветки кафедральный собор, чтобызатем вздыбиться, вознестись сверкающим, арочным, угловато-каменным драконом, ивсю ночь плыть над городом белым призраком под белой звездой.

Эта запекшаяся вечность, где когда-то оживленно иполнокровно существовали три великих религии, замерла, умолкла, обездвижела,осиротела… Дух одной из них витал неслышно над Худерией, по ночам оплакиваядавно исчезнувшие тени… Дух второй, изначально рожденной любить, закостенел иоблачился в помпезные ризы, выхолостив сам себя настолько, что неоткуда ждатьдаже капли семени той самой первородной любви. Дух же третьей извратился иостервенел, изрыгая угрозу и рассылая посланников смерти во все пределы мира…

Он смотрел на недобро оживающий глубинными огнями город, натлеющий потаенным жаром костер, который — если раздуть его — мог заняться сисподу внезапным пламенем, каким занимался на полотнах Эль Греко — ни на кого ини на что не похожего мастера. Вот что тот принес сюда с Востока, из своейВизантии.

Собственно, это было темой завтрашнего доклада доктораКордовина: «Влияние Востока на творчество Эль Греко» — давняя, ужеразработанная в двух фундаментальных статьях теория противопоставления способоворганизации пластического пространства в западной и восточной цивилизациях.Сейчас, приговаривая третий стакан отличного вина, он только мысленно — по-надкрышами города, застывшего на скале, в монолитном куске янтарного тусклогосвета, — мысленно оглядывал некоторые тезисы своего доклада…