Он потянулся, выключил радиатор, от которого левая щекапылала температурным пожаром, и зажег свет.

Ого! Наверху, надо полагать, в разгаре ужин — началодевятого.

Он чувствовал себя вполне способным присоединиться куважаемой публике. Марго и сама отлично готовила, а при наличии на побывкеневесты-Катарины можно надеяться на коронный их пирог с капустой.

Когда минут через пятнадцать он заявился в столовую,обставленную вполне в духе Марго — дорого и чу-уд-но: картины в таких тяжелыхзолоченых рамах, что живописи не видать, какие-то столики по углам, накрытыеиспанскими шалями, на них с полдюжины настольных ламп, серебряные канделябры,антикварные часы со вздыбленными конями, бронзовые фигуры и бюсты, и множествомелких случайных вещиц, — грозовые тучи уже собрались над бедной Яшинойголовой.

— Я пришел дать вам волю, — провозгласил голодныйдон Саккариас, — от капустного пирога.

— Кордовин! — заорала Марго. — Сядь на своеместо и молчи!

Да: у него тут было свое место, — спиной кподозрительной копии некой псевдоримской Венеры: только он один могпротиснуться между столом и ее тяжким бедром в складках мраморной тоги. Вспокойные дни он развлекал семейство длинными монологами, обращенными к этойтетке. Вроде она — бесчувственная дама сердца, а он безнадежный воздыхатель. Вее мраморном лице действительно была какая-то заинтересованность в диалоге, вэтом и заключался комизм ситуации.

Но сегодня случай для инсценировки явно неподходящий.

Он сел, подмигнув несколько напряженному доктору напротив, иудержал себя от замечания, что отстреливаться они будут вместе. Тот никак неответил на дружеский сигнал.

— Марго, а что вон то желтенькое — это с яйцом? —спросил он.

Та, не глядя, передала ему вазу с яичным салатом.

— …и иврит у вас, Яша, — продолжала она, чутьсощурясь, — не абы какой. Великолепный марокканский иврит. Такого за столет ни на каких курсах не выучишь. Признавайтесь: вы учили его в постели?

Черт побери. Да она неуправляема, эта баба. А Катарина,оцепенелый кролик, не в силах постоять за своих обреченных мальчиков. И Леня нев состоянии дать ей разок по физиономии. Кстати, Лени-то и нет.

— А где же Леня? — поинтересовался Кордовин. Емуникто не ответил.

— Да, — натянуто улыбаясь, проговорил Яша. —Да, у меня была девушка, марокканка. С чего бы это скрывать.

Последовала внятная пауза, после чего тяжело звякнулиброшенные Марго на скатерть серебряный нож и вилка.

— Так! Яша! Быстро! Быстро мне отвечать: сколько женщину вас было до Катарины!

Отсюда, с его места под мраморным локтемпокровительницы-Венеры, видно было, как с улицы к воротам подъезжает Ленин«сеат».

— Шесть… — недоуменно поглядывая на свою смиреннуюизбранницу рядом, сообщил Яша, вероятно, по-прежнему не видя в свои тридцатьшесть лет в этом особого криминала. Хотя уже было сильно заметно, насколько ему,бедняге, тошно.

— Марго, послушай, детка. Надо как-то сменить тему иразогнать эти тучи, ей-богу! Не выпить ли нам за то, чтобы…

Поздно. Поздно! Лыжник уже оттолкнулся и полетел свысоченной горы, только ветер свистит обочь, и лица, жесты, рвано выкрикнутыеслова на ветру уносятся прочь с необратимой скоростью.

Лицо Марго наливается кровью. Она хватает себя за волосы,так что, кажется — еще мгновение, и Швейк совлечет со своей башки паклю парика,и под хрустальным каскадом люстры обнажится сияющая лысина.

— Сейчас! Вы! Всё! Скажете мне, как на духу! —отчеканивает она, вперив в беднягу тяжелый пыточный взгляд: — У вас в Россииостался ребенок!

И, потрясенный проницательностью этой страшной женщины, Яшатихо склоняет голову.

Тогда раздается протяжный истошный вой, нечто среднее междузапевом сельских плакальщиц и индейским боевым кличем.

— А-а-а-а-а-а!!! — кричит Марго долгим, затихающимна конце выдоха, рыком… Набирает в легкие воздуху и снова заводит: —А-а-а-а-а-а!!!

Услышав этот трубный рев, тихий подкаблучник Леня, паркующийв это время во дворе машину, с перепугу носом одного своего автобомиля въезжаетв зад другого своего автомобиля. Вываливается из дверцы и взлетает на второйэтаж:

— Что!! Что?! — вскрикивает он умоляющимтенором. — Что случилось?!

Раскачиваясь из стороны в сторону, и указывая на посеревшегоЯшу толстым пальцем, Марго ревет:

— Он!..О-он! Он бросил в России своих детей! Смотри нанего, Леня! Все смотрите на него! Это — главная сперма Советского Союза!!!

М-да… но поесть-то все таки надо. Самое интересное — этовыражение лица даже не Яши, который в настоящей дикой ситуации — невиннаяжертва, и в данный момент не в состоянии отличить сна от реальности, — аЛени: прожить с этой женщиной более четверти века, и так живо, так страдательнолюбить малейшее движение ее толстого пальца, малейший взмах ее выщипаннойброви, кувалды ее бальзаковских рук…

Дон Саккариас обстоятельно положил в свою тарелку салаты;Яшиной, выроненной вилкой подцепил отбивную с огромного блюда в центре стола —доктору уже ничем не поможешь, это как на фронте, когда ты стягиваешь субитого друга сапоги — мне еще воевать предстоит — поднялся, толкнув мраморноебедро и машинально извинившись перед Венерой, и выбрался из-за стола.

Там, у себя в каморке — в школе — он отлично отужинает.

Интересно, как она детям преподает, эта фурия? И ведь детилюбят ее, сам видел, своими глазами.

Через час Марго к нему спустилась. Она была мрачна, ноабсолютно невозмутима.

— Молодые удалились на покой, — объявила она.После этой ее фразы ублаготворенный и сытый дон Саккариас согнулся пополам отхохота. Марго смотрела на него, долго и подробно изучая, будто впервые увиделаи должна оценить по всем статям.

— И что ты ржешь? — спросила она с интересом.

— Представляю Яшину склонность в эту ночь к любовнымутехам.

— В том то и дело, — согласилась она. И вдруг самафыркнула, оборвала себя; опять строго на него глянула. Расхохоталась,шлепнулась на стул, и долго они не могли успокоиться, поглядывая друг на другаи вновь заходясь в приступе истерического смеха.

— Ладно, — проговорила она, деловито отирая пухлойладонью слезы. — К делу. Осмотрим подстреленную дичь.

Ушла на хозяйственную половину школы и довольно долго тамвозилась. Надеюсь, не в стиральной машине она прячет дичь?

Странно, почему он с таким волнением всегда ждал встречи сэтими обреченными. И интересно, испытывает ли монстр-людоед сострадание к своимжертвам, перед тем как обжарить на костре их дымящуюся печень?