— Ке ва![14] — Хавьер слушал едва ли нес восхищением. — Ты хочешь сказать, что некто виртуозно скопировал пятьрисунков, продав подлинники «Людвиг-музею»?

— Именно, чико[15], — Кордовинулыбнулся, взял вилку и вернулся к своим креветкам. Он испытывал некотороеудовольствие, пожалуй, даже чувственное удовольствие от этого опасногоразговора; правда, о том, что разговор опасный, Хавьер — агнец и тюфяк —никогда не узнает. Он и в страшном сне не заподозрит — кто мог так скопироватьФилонова, что многие годы о подмене в «Русском» не ведали не только попкипресловутых «сотрудниц», но и серьезные специалисты.

— Вот видишь, — Хавьер вздохнул, как ребенок,который дослушал интересную сказку, так и не выяснив — остался ли в живыхглавный герой. — А аукцион — тот ведь декларирует, что несетответственность. Во всяком случае, если в течение пяти лет со дня продажи тыявишься с неопровержимыми доказательствами, что приобрел фальшивку…

— А что такое неопровержимые доказательства? —насмешливо перебил он Хавьера. — Мнения двух экспертов? Трех экспертов?Небольшого взвода экспертов?

— Да нет, конечно. Имеется в виду полнаятехнологическая экспертиза…

— Которая стоит бешеных денег и, между нами говоря,отнюдь не бесспорна.

Напрасно они здесь развесили гирлянды этого копченого мяса.Запашок так и вьется, и кружит… А может, человеку даже и полагается пребывать впещерной вони? Как только он начинает кропить свою жизнь дезодорантом и прочимивоскурениями, над ним разверзается озоновая дыра: «я т-те покажу благоухание,падла!»

— На подделки, — лениво заметил Кордовин, —существует и другая точка зрения. В начале восьмидесятых у нас в академии одинпрофессор, химик по образованию, читал реставраторам курс под названием«Фальсификация живописи». Ему, понимаешь, было плевать на этику и законность.Его генеральная идея заключалась вот в чем: Россия необъятна и глубока, вселюди не могут приехать в Москву или Питер любоваться на подлинники. Так что негрех предоставить им возможность наслаждаться безупречными копиями.

Хавьер хмыкнул и отозвался:

— Любопытно. В этом что-то есть.

— Есть, есть, — кивнул Кордовин. — Только вдеканате вдруг спохватились и профессора погнали поганой метлой. Он ведь учил ипрактическим вещам, понимаешь? Подвергать пигменты термическому воздействию,например. Это от него мы узнали, что существует лак, который вызывает кракелюр.

Ну, довольно, пора прекратить странный разговор. Достаточноты наигрался с этой мышкой.

Минут через двадцать Хавьер заспешил, засобирался: надопослушать — что там еще выдумали умники про нашего бедного Грека…

— Ты не пойдешь? — спросил он, поднимаясь.

— Да нет, я сыт… погуляю. Слушай, Хавьер. Там у вас вПрадо, между прочим, висят рядом два небольших Веласкеса; оба — «Сады виллыМедичи», но разные пейзажи.

— И что? — Хавьер застрял зубочисткой в расщелинемежду передних зубов и с торчащей изо рта пикой глядел на него с комическимужасом. — И что — это тоже подделки, Саккариас?

Ах ты, болван… Думаешь, в ваших великих музеях подделокменьше, чем на аукционах?

— Да нет, я вот о чем. Они отнесены к одному периоду,но я уверен, что это ошибка.

— Почему? — спросил Хавьер, блуждая взглядом позалу в поисках официанта, явно уже стремясь отсюда смыться. Ему надоедалидолгие разговоры об искусстве. — Что тебе взбрендилось?

— Написаны по-разному. Одна, та, что слева, —чистый импрессионизм. Деревья — настоящий Писсаро: раздельный мазок, теплые ихолодные, все объято воздухом. А та, вторая, справа — она более жесткая.Наверняка писаны с разницей в несколько лет… Ну, беги, ладно, я заплачу.

— Благодарю, кабальеро! Я передам нашим,передам… — Он махнул рукой и направился к выходу.

— Хавьер! — окликнул его Кордовин. — Ты ужсколько лет в Испании?

Тот обернулся, притормозив меж двух карликовых пальм навходе, в уме сосчитывая годы.

— Сорок почти. А что? — озадаченно спросил он.

Кордовин рассмеялся:

— Видишь, сорок почти… А ты все: «немножько говоръитьрусски», а? Так что там насчет Востока у Эль Греко? — и отпустил еголенивой ладонью.

Тот ругнулся и выскочил на улицу, а проходя мимо окна, нижекоторого сидел, еще доедая свою порцию, Кордовин, присел на корточки и,постучав ногтем о стекло, покрутил пальцем у виска.

Ладно, научный сотрудник, беги себе… И вот эти, эти, кто нев состоянии на глаз и на ощупь определить происхождение и возраст холста, аглавное, не в состоянии представить, что чувствует художник, набирая на кончиккисти драгоценное месиво краски… эти полагают, что они направляют ходискусства.

А теперь — довольно. Прочь отсюда, из морга упитанных свиныхтуш.

Он рассчитался и вышел на улицу. Несмотря на хмурый день, натяжело набухшее небо, узловатый кишечник толедских улиц распирали толпытуристов. Уже были открыты все сувенирные магазины, и замкнутая утромфизиономия города сейчас подмигивала со стен и полок распахнутых лавоксине-лазоревыми, голубыми, зеленоватыми тонами местной керамики, сияла золотымификсами клинков и черненых блюд в стиле «дамаскене»…

Можно было бы наведаться в исторический архив, что на улицеДе Ла Тринидад. Это было одним из любимейших его занятий. По теме, а главное,не по теме, следуя почти вслепую каким-то случайным поворотам совпадений, тывьешь прихотливую нить и прядешь из нее паутину. Ах, эти совпадения…

В них таятся огромные возможности. Ведь встречаются жеполные тезки великих людей, да и невеликих, и не слишком великих, вот, вродеНины Петрушевской, любой поворот жизни которых не выверен исследователями почасам и минутам. И эти тезки тоже куда-то ездят, где-то живут, с кем-тознакомятся… Что сравнится с трепетом листа подлинного документа в твоих руках:с затертой слепой печатью или неразборчивой подписью, с затхлым запахомтронутых потными пальцами старых бумаг: «…в 1912 году такой-то такойтовичпровел три недели в Ницце, по адресу (следует великолепно запутанный адрес)»… Авот и дата на портрете жены такого-то, совпавшая с датой, упомянутой вдокументе — подтверждение подлинности полотна.

Кроме прочего, прилагается фотография самого портрета:миловидная загорелая женщина на фоне изящной чугунной решетки сада. И еще однафотография — той же решетки, за витыми виньетками которой цветет пурпуром кустиного поколения тех же роз, что и на картине.

Поразмыслив, он решил на сей раз в здешнем архиве немелькать. Любой документ по теме художницы Н. Петрушевской следует искать,конечно, в архивах Франции или, может, в Италии? Может быть, накануне приходагитлеровских войск Петрушевской удалось перебраться в Италию? Вполнеубедительно. Тогда надо продумать маршрут этой милой и талантливой девушки: вИталии она могла прожить еще года полтора, написать кучу работ, после чегомирно скончаться, скажем, от скарлатины. Скарлатина очень опасна во взросломвозрасте. (Тщательно изучить — от чего в то время умирали в Италии.)