А затем я в гневе выбежал из дома, лишь доказав им, что я именно такой дикарь, каким они меня представляли.

После этого я пытался дозвониться до Симоны. Раз двадцать или тридцать. Но девушка так и не ответила. Я не знаю, игнорирует ли она меня или отец забрал ее телефон.

Я дни напролет наблюдаю за их домом, но еще ни разу не видел, чтобы Симона садилась в машину к шоферу. Только ее отец и однажды – мать.

Это сводит меня с ума.

Чем больше проходит времени, тем сильнее я убеждаюсь в том, что ужин был моей виной. Я ожидал слишком многого, думая, что Симона заступится за меня, когда сам вел себя как животное. Я с самого порога бросил вызов ее отцу – и какой могла быть ее реакция?

Я должен увидеть девушку.

Я жду наступления темноты и снова пытаюсь проникнуть на территорию.

Но на этот раз охрана не дремлет – она в полной боевой готовности. Повсюду установлены датчики, а вокруг рыщет чертов доберман. Тварь начинает лаять еще до того, как мне удается приблизиться к ней хоть на десять футов.

У меня не было никакого плана. Я лишь отчаянно хотел увидеть Симону. Я не продумал эту вылазку.

Меня немедленно гонят прочь, и я слышу, как один из охранников вызывает полицию. Я ускользаю, поджав хвост.

Я оглядываюсь на окно Симоны, которое выделяется ярким светящимся пятном на фоне темного дома.

Я вижу девушку, стоящую там, прижав руку к окну. Я вижу стройный силуэт и растопыренные пальцы на стекле. Но я не вижу ее лица. Я не знаю, хочет ли она, чтобы я ушел или чтобы я попробовал еще раз.

Я понятия не имею, о чем она думает.

Симона

Ссора, которая случилась у нас с родителями после ужина, была ужасной. Мы кричали друг на друга час – вернее, кричали мы с отцом. Мама же просто сидела там, бледная и притихшая, шокированная нашим поведением.

– Как ты могла так с нами поступить? – требовал ответа отец. – После всего, что мы сделали для тебя, Симона! Разве ты хоть в чем-то испытывала недостаток? Вечеринки, наряды, путешествия, лучшее образование, которое только можно получить за деньги! Ты избалована. Ужасно избалована. Подумать только – так нас обесчестить! Обесчестить себя! Бандит, преступник, mafioso! Это омерзительно. Я думал, мы хорошо тебя воспитали, думал, что у тебя есть моральные принципы. Этого ты для себя хочешь? Быть женой гангстера? До тех пор, пока он или кто-то из его дружков тебя не прикончат. Этого ты хочешь? Подорваться на бомбе в машине? Или тебе по душе сидеть в доме, купленном на кровавые деньги, пока твой муженек гниет в тюрьме?!

Его слова ранят, словно лезвия бритвы, летящие в меня со всех сторон. Эти порезы не способны убить, но я чувствую, как слабею от кровопотери.

Хуже всего то, что в этом крике я слышу свои собственные мысли. Свои собственные страхи.

– Даже если тебе плевать на собственное будущее, как ты могла так поступить с нами? После всего, над чем мы с матерью с таким трудом работали. И ты готова замарать наше имя и репутацию? А как же твоя сестра? Думаешь, Серва сумеет остаться в банковском деле, если станет известно о ее связи с итальянской мафией? Эгоистка! Ты настоящая эгоистка!

Мне приходится сесть на диван, так как его слова обрушиваются на меня тяжелым грузом.

Наконец mama прерывает молчание.

– Симона, я понимаю, что тебе кажется, будто ты влюблена в этого мужчину…

– Это действительно так, mama. Я люблю его.

– Ты еще не знаешь настоящей любви, ma chérie. Ты так молода. Ты влюбишься еще столько раз…

– Нет, mama. Только не так.

Я не могу им этого объяснить. Я не могу объяснить, что любовь может пройти, а моя связь с Данте вечна. Я пронизана им каждой клеточкой своего тела. Мое сердце бьется в его груди, а его – в моей. Я вижу его внутренний мир. А он видит мой.

Я знаю, что юна и неопытна. Но если я в чем-то и уверена в своей жизни, так это в том, что мои чувства к Данте неповторимы. Ни к кому другому я не смогу испытывать ничего подобного. Он мой первый, последний и единственный.

А теперь я настоящая пленница. У меня забрали телефон и ноутбук. Мне запрещено покидать дом под любым предлогом.

Я горю в агонии, представляя, как Данте пытается связаться со мной. Я в ужасе от мыслей о том, что сделает мой отец, если итальянец проявит настойчивость.

Я плачу в комнате до тех пор, пока не иссыхаю как выжженная пустыня. Во мне больше не остается слез. Лишь мучительные рыдания.

Mama приносит мне подносы с едой, которая остается нетронутой.

Лишь Серве я разрешаю входить в свою комнату. Она садится рядом со мной на кровать и гладит меня по спине.

– Это было смело с его стороны – прийти к нам в дом, – говорит она.

Хотя бы у сестры сложилось приятное впечатление о Данте после встречи с ним.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – всхлипываю я.

Она улетает в Лондон через несколько дней, чтобы приступить к новой работе.

– Я останусь, если ты хочешь, – говорит сестра.

Я хочу этого. Очень. Но я качаю головой.

– Нет, – отвечаю я. – Ты должна поехать. Может, tata разрешит тебе звонить мне…

– Разумеется, разрешит, – отвечает Серва.

Я сплю все дни напролет. Не знаю, почему я чувствую себя такой усталой. Должно быть, меня душит эта густая черная боль.

Я пытаюсь поесть что-то из того, что приносит mama, чтобы не чувствовать себя такой больной и слабой, но чаще всего меня тошнит этой едой обратно.

Однажды ночью я слышу шум во дворе – крики и возню. Я ничего не вижу из своего окна, но уверена, что это Данте пытается проникнуть ко мне. Мой отец усилил охрану. Данте не удалось прорваться, но я полагаю, что его тоже не поймали, иначе мой отец не упустил бы шанса сообщить мне об этом.

Знает ли Данте, что я пленница в этом доме? Знает ли он, как отчаянно мне хочется поговорить с ним, хотя бы минуту?

Или парень думает, что я сдалась и подчинилась родительской воле? Что я собираюсь расстаться с ним, как им бы того хотелось?

Я не собираюсь