Сердце снова затрепыхалось в груди. Тут Чубанский осерчал сам на себя, зло тронул коня в бока да зашёл в чащобу.

Казалось, в округе потемнело и стало ещё холоднее. Володимир шёл по следу, протоптанным князем и слугами, через какое-то время пришлось спешиться. Здесь же стояли подвязанные лошади остальных. Странно, отметило его сознание, странная охота на волков, слишком тихая. Продираясь сквозь замёрзшие кустарники, что норовили порвать его одежду али выколоть глаз, Володимир наконец выбрался на небольшую проплешину и окаменел, когда, раздвинув ветки деревьев, разглядел поляну.

На белоснежном покрывале лежали его охранники в нелепых позах. С выгнутыми руками, странно вывернутыми головами. Лежали неправильно, сваленные в кучу. Из-под тел вытекала кровь. Да столько, казалось, она зальёт всю поляну. Нет, весь лес. Чубанский оглянулся. Вокруг стояли звери с горевшими от голода глазами, с оружием, с факелами. Князь попятился, натыкаясь на одного из них, и та страшная пасть молвила ему:

– Ну что Володимир, нашёл волков?

«Нашёл, – подумал он, – нашёл, целую свору! Стаю».

Володимир постарался отодрать медвежьи руки от своего горла, когда в него вцепились, но не смог. Ему пришлось бороться не только с удушением, но и с неожиданной слабостью, навалившейся следом из-за нехватки воздуха. Опоздал он, мелькнула последняя мысль, слишком стал уверен да расслабился, непростительную ошибку совершил в логове Загорского.

Ладимир, которому больше не надо было держать личину Святослава, сжимал руки на горле своего тестя все сильнее. Кузнец легко мог согнуть железный прут, а тут тонкая шея. И хоть казалось сломать ее легче, но взгляд, полный отчаяния, да руки, что раздирали его ладони до крови, стараясь достать и до лица, мешали. Отчаянность, неизбежность, а потом смирение и ожидание смерти, а после противного хруста, который, казалось, оглушил всю поляну и самого Ладимира, вдруг тишина и умиротворение.

Ладимир не впервой убил человека, с князем он уже побывал на боле брани, но там против него были солдаты с оружием, а тут мужчина, на которого он подло напал со спины. Вспомнил погубивца, что драл свои жертвы и Феодосию, и все это закружилось метелью перед глазами. И казалось, что раньше он был на стороне добра и все было понятно, а теперь места поменялись, и это он кровожадный убийца. И только позже, когда Трофим уже кричал, потихоньку до него стало доходить, что тело Володимира можно отпустить. Дело сделано.

– Князь, – Трофим обращался к Ладимиру, – вставай, надо домой засветло воротиться.

Да, теперь по всему кузнец превратился в князя, женившись на княжне, только фамилия у него была теперь Чубанский. Теперь он по всем церковным документам получался Ладимиром Чубанским. Он заплатил свою цену за то, чтобы волею судьбы стать важным человеком.

В спальне не слышались более всхлипывания. Ольга не плакала. Ждала, а чего ждала, сама и не знала, наверное, что все сложится как-то само собой. Она проснётся в своих палатах, папка придёт позвать её на утреннюю прогулку, а она расскажет ему страшный сон, который видела накануне. И будут они потом смеяться над дуростью, что может привидеться, пока человек собою по ночам не владеет. Она притихла, когда в комнату зашёл медведеподобный муж. Вымытый, чистый.

– Твой отец. – Мужчина даже не смотрел на неё, лишь голову опустил. – Волки его…

Ольга взревела и кинулась на Ладимира с кулаками.

– Кто ты, демон? Как зовут тебя? За что? За что папку сгубили? – Она орала во всю глотку. Получив пару оплеух, Ладимир разозлился да швырнул княгиню на кровать.

– Слухай меня, жена! Моё имя Ладимир Чубанский! Ведаю, что обман наш уже вскрылся. Я твой муж и князь. И чем быстрее ты это примешь, тем легче будет нам обоим! А если нет… – Он шагнул к бившейся в истерике женщине, заставляя ту замереть на месте. – То и ты сгинешь!

Ладимир сел на кровать, заглянул в зарёванные глаза жены и тихо спросил:

– Ты жить хочешь, княгиня? Или за отцом?.. – Новоявленного князя душа рвалась на части. Ладимир Чубанский был согласен, что Володимир заслуживал смерти. Пошедши на край Загорского, он сам подписал себе смертный приговор, но вот его дочь, что не ведала да не помышляла про отцовские подвиги, не виновата. Заметив, что Ольга теперь его внимательно слушает, Ладимир продолжил: – Мы будем жить с тобой, как муж и жена, потому как повенчаны. Я полюблю тебя, буду защищать, беречь и уважать, как ты того просила, но за это ты должна молчать! На вопросы, что случилось, отвечать, что папка твой погиб на охоте! Только так я смогу тебе сохранить жизнь. Согласна?

Ольга, вытерев слезы, кивнула, а ночью, когда снова исполняла супружеский долг под Ладимиром, с силой сжимала бутылек с прозрачной жидкостью.

Воевода открыл донесение, отправленное ему Софьей, что теперь соглядала возле князя. Прав был его расчёт: не выгонит Святослав понёсшую от него бабу. Слишком слаб. Но новости, что сообщала дочь, поразили его больше, чем он ожидал.

Воевода взял маленькую бумажку и, задумавшись, начал строчить донесение, аккуратно подбирая слова, ловко перемежая вымысел и правду. Человеческая натура интересная, если ты замешиваешь большую правду, то малая ложь червоточинкой всегда прорастёт.

Чермный завернул бумажку да позвал в колокольчик нового служку. Парень с умными голубыми глазами почему-то раздражал Твердислава и не раз попадал под тумаки да палки, назначаемые воеводой. Но наказания служку не ломали, наоборот, Степан становился все пластичнее и уважительнее в речах, но взгляд нет-нет да полыхал неприкрытой ненавистью.

– Отправь к светлому князю Московскому голубем. – Боле задерживать его воевода не стал. Самостоятельно поднялся с кресла и перебрался на кровать. Ноги страшно вспухли и отекли. Болели так, что каждое движение причиняло адские муки. Больно было даже вот так просто лежать. Воевода прислушивался к тому, как домашние укладываются, как дом погружается в дремоту, а затем и в пугающую тишину.

Над его столом горела лампадка, трепыхая комнату, словно стены у неё живые и сам воевода находится в желудке огромной рыбины. Справа от него послышался шорох. Это он пришёл, снова. Чермный поначалу радовался его приходам, но теперь… Теперь понимал, что это неправильно… Сожалел обо всем… Шаги неспешно тем временем добрались до его кровати, а потом она прогнулась, и он ощутил смрад гниющего тела… Этот запах он помнил по малолетству, когда пришёл страшный мор в его деревню. Из всей семьи, где, почитай, человек шесть было, выжил только он, пацаненок шести лет. Он не помнил все, что происходило вокруг, когда один за другим помирали члены его семьи, а потом уже никто и не выносил тела из хаты, потому как некому было, окромя его матери, которая тоже слегла и хрипела вот так же, как и его гость. А ещё он помнил страшный запах. Тот смрад он надеялся больше никогда не почувствовать… Много позже, когда Чермный вырос, понял: даже война, что приносила не меньше горя, не несла такого отчаяния, как вонь неизлечимой болезни, от которой пала когда- то вся деревня…

– Прости меня, Ивашка, – прошептал беззвучно Твердислав, почувствовав, как касаются его полусгнившие пальцы. Краем глаза наблюдал иссиня-черные когти, то ли специально, то ли случайно оцарапывая его лицо. Пуще всего воевода боялся посмотреть гостю в глаза, потому как они с каждым разом становились все страшнее. И в них уже не угадывался тот Ивашка, которого Чермный любил всей душой, то были глаза самого диавола, что искал дверь к его бессмертной душе, и воевода от страха, обделываясь в кровать, аки малое дитя, начал бубнить: