Ладимиру было страшно прикоснуться к ней. Может, у князей что другое принято, когда ложишься в койку. Но про то он не знал. Да и с неопытными дел в жизни не имел.

Подошёл к Ольге. Та шумно сглотнула. По всему видно, волновалась и она. Стоило ему прикоснуться к её одеждам, Ольга остановила его. Отступила, рукой показав на кровать. Ладимир присел на неё, внимательно наблюдая за женщиной. Княгиня опустилась перед ним на колени и доверительно заглянула в глаза.

– Святослав. – Ладимир чуть скривился, негоже было начинать жизнь с обмана, но ничего не попишешь. Он жизнью обязан Загорскому.

Тем временем Ольга коснулась его щеки, ласково провела по лицу:

– Я рожу тебе сильных сыновей! Буду верной женой, другом, союзником! От тебя прошу только одного: уважай и береги меня и нашу семью! С бабами другими койку не дели! И детей незаконнорождённых в дом не приводи! Обещаешь?

Ладимир не ответил, молча притянул и поцеловал княгиню. Ольга разумела это по-своему, согласием на её вопрос, и ответила не так страстно, но по мере своих сил и воспитания. По Ладимиру, жена суховата да жестковата, но она старалась, и он тоже старался. Легла под мужа, раздвинула ноги и зажмурилась, кусая до крови губу, когда муж ею овладел. Она не стонала, не прогибалась, не шевелилась. Вообще. Терпеливо исполняла супружеский долг.

Ей показалось это неприятным. То, как мужчина часто стукался в неё. Было в этих резких движениях что-то животное. Не человеческое, не доброе и плавное, а унижающее и грязное. Ольга искренне недоумевала, ну как это могут называть любовью? Только тогда поняла, что нравится это только мужчинам, в ком от животных, по-видимому, гораздо больше, чем в женщинах, кои делают это дело для продления рода только.

Вздрогнув, мужчина расслабился. В ней было так мокро, что захотелось сразу обмыться да вытереться. Муж лёг на подушку рядом и очень быстро уснул. Ольга пошевелилась гораздо позже, когда луна стала пропадать с небосклона, а петухи огласили окрестности криком. Поднялась, привыкая к новой себе, такой чужой и неправильной, как ей казалось. С отвращением омылась, отбрасывая тряпицы подальше от себя, да вышла в личные полати, чтобы позвать служанку и привести себя в порядок.

Отец внимательно рассматривал дочь, примечая, что в ней изменилось. Но Ольга была воспитана правильно, как княжна. По сжатым зубам понял, что не понравилось быть ей замужем за князем. С радостью выдохнул. Значит, легче ему будет убедить её. Втянуть в свой план.

– Как ты, дочь моя? – вопросил Володимир, когда они сидели за столом и завтракали. Редкие служки, что проходили в княжеских полатях, завидев их, кланялись и покидали помещение, давая уединиться отцу с дочерью.

– Благодарю, батюшка. – Ольга держалась, держалась до последнего, но когда отец погладил её по голове, как в детстве, когда она забиралась ему на колени и делилась со всеми горестями, расплакалась.

– Ох, доченька моя, – Володимир выглядел действительно обеспокоенным, – как чувствовало моё сердце, не надо тебя за этого медведя замуж отдавать. Он что, тебя обидел?

Ольга испуганно вцепилась ему в рукав.

– Нет, батюшка, нет, не обижал он меня.

Володимир прищурился и, словно не заметив, о чем только выпалила дочь, убедительно произнёс:

– Знаю, что он груб да неотесан! Все вижу! Думал я, что добро для народа своего делаю, жизни сохраняю. А вот оно как оказалось! Теперь ты сама только сможешь себя защитить. Ежели будешь умной, то сможешь решить все сама, а я как отец буду на твоей стороне! – Чубанский прежде оглянулся, убеждаясь, что их никто не подслушивает, достал из тайного кармана и протянул бутылек с прозрачной, как слеза, жидкостью. – Ежели тебе станет невыносимо, добавь это в напиток!

Ольга с широко открытыми глазами смотрела на Володимира.

– Я уверен, что ты достойна быть великой княгиней, а не подстилкой этого увальня Загорского. Ты сделаешь все правильно!

Более Чубанский не остался, бросая дочь одну, чтобы решилась Ольга на его план быстрее, а в том, что она его прекрасно поняла, то Володимир не сомневался.

Воевода вышел во двор, когда ему из Домны доставили два трупа: душегуба-Хорвача да убитого Никиты, выгрузили их на землю. И если труп душегуба был без головы, то одухотворённое выражение лица Головомоя пугало.

– А потом Осинка-северянка голову душегубу и отрезала… – сказывал хозяин кабака Гусак, на постое у которого произошла эта беда.

Твердислав перебил рассказчика, наклонился и пошебуршил у Никиты за пазухой.

– Где же? – поняв, наконец, что листок пропал, воевода верно оценил, что, скорее всего, забрала его северянка. Чувствовало сердце: не надо давать этот список, а Никита божился, что обязательно сожжёт его. Чермный поднялся с помощью служки на ноги и со злости пнул хладный труп Головомоя и ещё, и ещё раз.

Гусак перекрестился, увидев надругательство над телом погибшего. Испугавшись, что стал свидетелем злого настроения Чермного, мужик поклонился в ноги да, подгоняя свою тощую лошадь, торопливо покинул дом Твердислава. Все же страшный человек этот Чермный.

– Заройте! – скомандовал старик переминавшимся с ноги на ногу служивым на воротах.

Воевода кипел, как самовар. Снова та Осинка, опять она. И Никита сгорел по её вине, в стольких сварах побывал его чёрный человек и всегда живым выходил, а тут… Воевода, заходя в светлицу, снова пнул дверь, да скривился от боли. После гибели Ивашки не на месте была его душа. Оплакивал он холопа, его мягкие губы, чресла крепкие. Глаза Чермного наполнились влагой. Ушёл Ивашка. И как посмел смерд бросить хозяина, что так возлюбил его всем сердцем?

Он отогнал прошлое, как назойливую муху. Все шло не так, как он рассчитывал. Казна почти пуста, князь передавал суммы только напрямую этим лесным отребьям. Голова северян часть денег, оговорённую ранее, не возвернул. Чуял Твердислав, не получит той цены. И эта дурацкая записка. Ярёма Злой из нейтрального союзника превращался в угрозу, да ещё эта Осинка, что точила зуб на Твердислава. И нельзя было назвать воеводу мнительным, потому как накануне пропал купец Колыван, что в бумаге Чермного значился первым. Осталось северянке только передать своему полюбовнику список, вот тогда Загорский с удовольствием снесёт голову воеводе. Потому как появится у него неопровержимое письменное доказательство его темных делишек.

Чермный закрыл глаза, переживая приступ боли, что скрутил ноги, потом опоясал спину и руки. Он вытерпит, не сдастся.

– Тятенька. – На пороге мялась его непутёвая дочь, и ведь не смогла наказ его выполнить, дурная.

– Чего тебе, Софья? Занят я! – Воевода снова скривился, задерживая дыхание. Если бы не болезнь, он лично вырезал бы подлое северное племя, да и Святославу жизнь подпортил бы.

– Я в тягости… – Софья покраснела и потупила взор в пол.

– Пошла вон! – взорвался воевода. – Поганая Марфина порода! Жаль, не дорезал я вас! – слюной брызгая, орал Чермный. – Непутёвая! Ты ещё и имя моё опозорила! Блудница подколодная! Была бы с мозгами, уже давно княгиней бы стала!