прибыл в Сухум. На другой день после его приезда, между начальствующими лицами была заметна какая-то особенная суета; командующий войсками в крае собирал начальников частей для совещания. Все догадывались, что делались какие-то секретные приготовления, но что именно предполагалось, то для нас, простых смертных, скрывалось таинственной завесой неизвестности.

Июля 17-го был праздничный день, воскресенье. Выйдя случайно на пристань к набережной, я заметил, что две стрелковые роты и команда милиционеров, составлявшая конвой начальника края, садились на паровые суда: корвет «Рысь» и шхуну «Туапсе». Суда эти предназначались в крейсерство к берегам непокорных горцев. Распоряжавшийся посадкой людей, капитан генерального штаба Барахович, предложить мне поступить в состав крейсерного десанта. «Рысь» и «Туапсе» должны были сняться с якоря по окончании посадки на них людей. Паровой же транспорт «Эльборусъ» отправлялся вслед за ними с генерал-губернатором и командующим войсками, к укреплению Гаграм, где, взяв стрелковую роту Кавказского линейного № 33-го батальона, должен был присоединиться к отряду.

Пароходы давно уже развели пары, и на баркасы с берега садились последние стрелки; я, как был одет, в сюртук без шинели и ружья, с одною шашкой, сел также на лодку, не успев сходить в казарму. Едва только мы взошли на палубу, начали поднимать якоря, взвился флаг на грот-мачте корвета, и суда двинулись с рейда. Вслед за ними шли на буксире десять азовских баркасов, из числа бывшей гребной флотилии Сухумской морской станции. Это было часов в девять утра. Курс взят был параллельно берегам.

По мере удаления от Сухума, нам открывалась с моря величественная панорама. За полосой прибрежного щебня живописно разбрасывались группы кустов пальмы (самшита), лавра и разных хвойных пород мелкого леса, который местами прижимается к самому морю. Дальше виднелась сплошная масса лесов, с серыми обожженными солнцем листьями, плотно укутывавшие скаты ближних гор, поднимаясь к их вершинам. Издали деревья эти до того кажутся ровны по росту, как будто бы они нарочно подрезаны садовником, так что выказывают все малейшие изгибы и извилины ущелий. Затем, на дальнейших холмах, выдающихся из-за ближайших, стоят почти наперечет редкие, но величественные дубы, украшая их мохнатые вершины. Гребни эти с моря кажутся черны и угрюмы, как чело набожного мусульманина во время рамазана, но их дикий вид невольно привлекает внимание… Еще выше понабросано в беспорядке множество конусообразных возвышений, нагроможденных одно над другим и покрытых белыми саванами, под которыми они стоят целые века. Облака небольшими клочками снуют около вершин и постоянно носятся над этой оледенелой природой. Каменные скалы, окаймляющие вершины льдов, вместе с окружающими их черными лесами, кажутся одетыми в траур по этой безжизненной местности. Зато ниже, у берегов, сколько жизни и роскоши расточила природа, столь скупая на возвышенностях…

Море было тихо; небольшие валы едва рябили воду. Глядя на ровную поверхность моря, я невольно сравнивал ее с задонскими степями, такими же широкими и ровными, которые, куда ни посмотришь, расстилаются безбрежными равнинами, как будто возвышающимися кругом к горизонту. Сребристый ковыль блестит и движется от дыхания ветерка, волнуя поверхность степи легкою зыбью или перебегает бурунами при сильном ветре, да изредка возвышается курган в виде оазиса, служащий сторожевым пунктом для местных обывателей-сурков (байбаки). Там такая же жизнь и движение на поверхности, как и здесь, только вместо белого крыла паруса или стада бакланов и пеликанов, увидишь перебегающего белого и ничем не отличающегося от ковыля зайца, скрывающегося в волнах его от погони степного орла; или стрелой пронесется табун легких сайгаков, преследуемых волками, либо наездником задонских степей, калмыком, на лихом скакуне, питомце этих же равнин. Такое же оптическое явление миража, как и на море, где, в жаркий день, вместо небольшого судна, представляется вдали целый воздушный город, бывает и среди степи, где вместо кургана представляется отдаленное село или громадная гора. Наконец, в степи, такая же бурная, во время зимних ураганов, метель, как в море осенние штормы.

Покуда я сравнивал поверхность моря с равниной степи, прислонившись к одной из мачт парохода, суда отошли от берега уже на значительное расстояние. Матросы около меня мыли палубу, т. е. окачивали ее водой, для того, как они говорят, чтобы не растапливалась на солнце смола, которой палуба законопачена.

В десять часов сигнальный свисток вызвал наверх всех свободных от дела матросов на молитву, по случаю праздничного дня. Стройное и дружное пение моряков на несколько минут почти заглушило грохот машины и свист паров. По окончании молитвы снова поднялась на палубе беготня и шум. А тут еще подул небольшой ветерок, и вызванная на палубу очередная вахта начала распускать паруса; но ветер как будто вздумал шутить с экипажем судна и постоянно забегал то с одной стороны, то с другой.

В это время мы уже находились против устья реки Псырты. Над самым берегом моря виднелись развалины древнего монастыря; некоторые части стен были еще не совсем разрушены; даже уцелели две башни. Предполагают, что там находится могила св. Симона Канонита, спутника св. апостола Андрея Первозванного, который, распространив здесь христианское учение, отправился далее на Север, в земли славянские; помощника же своего оставил в Абхазии для утверждения в вере новообращенных. В настоящее время следы могилы этой затеряны. Несколько лет назад один из владельцев участка, занимаемого монастырем, магометанин, при постройке себе дома, разобрал кирпичный памятник, сооруженный там, вероятно, греками. Против глубокого ущелья Псырты возвышается остроконечная, четырехугольная скала, совершенно отделенная от ближайших высот, и почти равняющаяся вершинам соседних гор (до 1,500 футов). Правильные грани кажутся искусственными, а углы ее почти остры. С подошвы до верху она покрыта мелким лесом; близ вершины виднеются остатки башен, а на самой вершине что-то похожее на разрушенное укрепление или стены бывшей церкви. Псырта, выходя из ущелья, огибает эту скалу, поворачивая к востоку. Здесь до сих пор существуют остатки развалин большого древнего города.

Почти на всем берегу, от устья реки Охури до Гагр, также встречаются груды развалин греческих укреплений и монастырей. Остатки некоторых построек и теперь заметны, хотя по этим обломкам трудно узнать, какое именно здание там существовало: дом ли, храм или что другое. Во многих местах стены монастырских укреплений стоят еще довольно сохранившимися, в других они лежат подмытые и обрушенные волнами, выдаваясь над поверхностью воды. Берег этот, вероятно, залит недавно. При таких монастырях имелись и поселения, куда ссылались во времена гонений христиане или эмигрировали добровольно, во избежание преследований. Берега Абхазии даже в позднейшее время служили для Византийской империи ссылочным пунктом; особенно во времена раздоров, возникших среди восточной церкви. Православные императоры посылали сюда еретиков и иконоборцев, а