що будэ, то побачимо (Что было, то видели, а что будет – увидим.). Мне тоже не спалось, и поневоле приходилось прислушиваться к толкам.

– А фельдфебель сказывал, што будто Новороссейск в атаковке, – слышался сзади меня голос полушепотом.

– Нешто там войск мало; там их, пожалуй, побольше здешнего, – ответил другой.

– Зачем же нас так спешно подхватили?

– Начальство про то знает.

– Вот оно и выходит, что Новороссейск черкесы окружили, и мы идем на выручку.

– Не Новороссейск, а, говорят, граф Евдокимов с отрядом в атаковке – отозвался третий, по-видимому, также принадлежавший к беседующей группе.

– Граф Евдокимов в горах, – на это объяснял первый голос, а мы нешто в горы пойдем с тремя ротами безо всякого припасу; ни провьянта, ни вьючных лошадей у нас нет.

– Так отряд-то, значит, подошел к морю, черкесы его и окружили со всех сторон, он и потребовал помощи отсюда, – утверждал третий.

– Отсюдова-то оно ближе – заметил второй.

– Не то что ближе, а, значит, лазутчику нельзя было назад пройти, на ту сторону гор, ну он, должно, и известил наше начальство, чтобы спешили туда на выручку, – продолжал убеждать слушающих третий.

Некоторые из стрелков стояли около борта корвета, обращенного к берегу, как бы стараясь разглядеть в темноте очертания его. Заметно было почти у каждого, не то, что неспокойствие, а какое-то напряженное внимание, в ожидании чего-то. Я, быть может, тоже был бы занят вопросом о цели плавания десантного отряда, но, к несчастью, мне было не до того. Одетый в казакин, я с удовольствием вспоминал о шинели, которую я не успел захватить при выезде их Сухума. Спускаться в каюту, где страшная духота, от соседства парового котла, и спертый воздух, я не захотел, почему прилег к борту, против трубы парохода, от которой было тепло, и почти бессознательно смотрел на берег. Но в темноте нельзя было ничего различить. Только горы с их причудливыми вершинами, мрачным силуэтом вырезывались на темно-синем фоне северо-восточного горизонта, и по мере удаления судна от берегов постепенно исчезали. Фонарь над вахтой разливал вокруг себя дрожащий свет по палубе, где уже кучами спали стрелки, громоздясь около мачт, или около бортов, между орудиями. С полуночи все уже стихло и кроме шума винта, да стука машины, слышались только мирные шаги вахтенного офицера, расхаживавшего взад и вперед по площадке, устроенной выше палубы, поперек судна. Порой отдавалась команда рулевому штурманом, следившим за движением корвета по карте.

По пробитии склянок, бросали за борт лот (Для измерения скорости движения судна, через час или в определенный срок времени бросается за борт свинцовый лот с поплавком; тяжесть свинца удерживает поплавок на месте, к поплавку прикреплен снурок, намотанный на свободно вращающийся вал. Снурок на каждых восьми саженях имеет завязанные узелки. По мере того, как движется судно, а лот остается на месте, разматывается снурок с валика; сколько в минуту размотается узлов с вала, столько, следуя этим ходом, судно проходит морских миль в час.), раза два зажигали фальшфейеры (Фальшфейеры бывают: полминутные, минутные и двухминутные; они употребляются на судах ночью для передачи командных или условленных сигналов другим судам, что во время дня передается флагами, а в туманы орудийными выстрелами, повторяемыми в условном числе и через известные промежутки.). Из люка на палубу вышли два земляка, стрелок с матросом, которые рассуждали между собой, вспоминая далекую родину.

– У нас, сказывают, скоро и в бессрочный будут отпускать, – говорил пехотинец.

– Нешто у вас, а нашего брата не пустят, выслужи в чистую, тогда и ступай, – ответил моряк.

– Слава Богу; што срок-то сократили.

– Да, это хорошо для молодых некрутов; тем должно только по пятнадцати служить, совсем с отпуском, а мы поступили раньше манифеста.

– А у нас слухи идут, што на всех положено пятнадцать. Следует небольшая пауза.

– Ты не знал земляка с Ореховки, Таранков по фамилии, он до-прежде при адмиралтействе служил в Николаеве, а после тут был, в кампанию, на «Келасуре», – начал снова матрос.

– Знаю.

– Ушел тоже в отставку этой весной.

– По зеленому, али по красному (Цвета билетов, выдававшихся в то время людям, выходившим в бессрочный отпуск или в чистую отставку.).

– По зеленому.

– Жаль, што я не знал, а то можно бы и писульку родным послать.

– Зачем же пересылать, года через полтора сам будешь дома; вот мое дело другое, мне еще не скоро, хоть бы на срок пустили.

– Письма посылаешь домой?

– Да, уж года два назад, как писал.

– И получаешь из дому?

– Месяцев пять назад получил.

– А я уж годов десяток ничего не пишу и не получаю; батька и мать померли, у братьев своя семья, хозяйки (жены) нет и некому писать.

– Тебя, значит, и домой-то не тянет.

– Эге, братуха, пора уж перестать. Покончу службу царскую, то, может, найду местечко, приючусь и обзаведусь женой, а восвояси-то тащиться уж больно далеко, да места-то у нас хоть и хлебородные, да земли больно мало, не стоит там жить.

– А у меня, брат, жена; когда шел в некрута, девочка году оставалась, а теперь жена пишет, што два сына есть, – пояснил стрелок – старший теперь по девятому году, приду домой, хозяйничать буду. Жена-то при батьке живет.

Снова минутная пауза.

– Ну, а служба у вас?

– Служба ништо, сначала трудная была, а теперь маленько попривык, меня уж с год как перевели в первый разряд.

– Стало больше жалованья получаешь?

– Да. Я недавно переведен на «Рысь»; нашего прежнего экипажа командир был хорош; у него я теперь, пожалуй, был бы ундером. А этот меня еще мало знает; кормят хорошо, только в море скука большая; другое дело при станции, там всегда можно в городе побывать.

К утру начало светать; над горами, находившимися от нас к северо-востоку, свод неба окрашивался в бледно-розовый цвет. Тут только мы заметили, что место предполагаемой высадки пройдено уже более двух верст, почему суда сейчас же поворотили назад, по направленно к урочищу Псахе. Шли, так же, как и ночью, малым ходом, соблюдая всевозможную тишину. Пароходы стали в одну линию: корвет и шхуна на ближайший орудийный выстрел, а транспорт на дальний. Затем, весь десант пересажен с судов на баркасы. На всех баркасах, составивших десантную гребную флотилию, на кормах были поставлены флаги разных цветов, которые велено примечать солдатам, чтобы не могло быть замешательства при обратной посадке, когда каждый должен был по цвету флага бежать к своему баркасу.

Все лодки почти одновременно подошли к берегу; стрелки выскочили на прибрежный песок, а баркасы, отойдя саженей на 15, бросили якоря, и выстроили также