Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выпустили, спрашиваю, давно?
– Да уж с годик назад… Погоди, – интересуется Акулыч, – а для чего он тебе понадобился, птаха?
Рассказываю о звонке.
– Вот, значится, как, – после паузы хмуро басит Акулыч. – Ты, главное, на рожон не лезь, голубарь. С Французом ты уже схлестывался. В первый раз легким испугом отделался. Во второй – еле-еле по кусочкам тебя склеили. Не доводи до третьего, храбрая пичужка… А так, ежели здраво рассудить, какие, собственно, промблемы? Дело не закрытое. Висяк. Ты – муж потерпевшей… убитой то есть… Подмогнешь следствию по мере сил… Только, прошу, дров не наломай. И запомни: пензионер Акулыч не хочет тебя потерять… Жди. С тобой свяжутся…
Минут через десять верещит сотовый.
Мое сердечко тревожно вздрагивает. Прикладываю к уху мобильник – и слышу монотонный голос Пыльного Опера:
– Акулыч сообщил, что у тебя случилось нечто… – уклончиво начинает он.
– Давай встретимся, обсудим, – предлагаю я. – Очень нужно…
И вот – скамейка в скверике на главном проспекте города. Мимо летят автобусы и машинешки, а здесь, метрах в пятидесяти от этого шума-гама, на небольшом пятачке, огороженном обнаженным унылым кустарником, более-менее тихо и хорошо. Перед глазами торчит давно умолкший фонтан в виде ярко-синего железного цветка, и кажется, что он дремлет и видит сны о лете и воде.
Одежка на Пыльном Опере болотно-коричневая, под стать окружающей среде. Руки опера (как и мои) зябко засунуты в карманы куртки. Я свои ноги вытянул, он свои – толстые и короткие, в брюках цвета темного шоколада и старых черных полуботинках – поджал. Сидим чинно, общаемся вполголоса.
Обрисовываю ситуацию.
– Вот как, – принимает он к сведению. – Будем знать. Значит, Француз? Интересно.
– Будь другом, пробей номер телефона, с которого мне звонили. Вдруг что-нибудь выгорит. А еще мне нужна распечатка разговоров с этой мобилы.
– Диктуй, – говорит он.
Диктую и спрашиваю:
– Как проходит расследование… – и с невольной запинкой добавляю: – убийства моей жены? Есть какие-то результаты?
– Никаких. Кстати, ты же сам утверждал, что заказчик – Москалев.
– Я был в этом убежден.
– А сейчас?
– Начинаю сомневаться.
– Заметь, когда пристрелили Москалева, мы не стали тебя допрашивать, сделали исключение как человеку, который не раз нам помогал. А ведь надо было порасспросить, верно? Убийство Москалева до сих пор не раскрыто, а тебе явно кое-что известно… Ведь так, а?
– Самую малость.
– Может, расскажешь?
– Извини, не имею права. Под пытками не выдам.
– Да кто тебя пытать собирается. Мы что, звери…
Внезапно в его глазенках появляется такая печаль, такое сострадание к моему горю, что у меня начинает ныть сердце. Осторожно массирую левую сторону груди. Он тут же принимается глядеть куда-то вдаль, точно увидел нечто удивительное. Странный мент. Молчаливый, стеснительный, а теперь, оказывается, и сентиментальный. Простой мужик лет сорока, напоминающий откормленного хряка, и такая чувствительность.
– Ладно, – вздыхает он. – Договорились. К Французу присмотримся. И номер пробьем. Но, сам понимаешь, надежды практически никакой. Мужик, который тебе позвонил насчет Француза, вряд ли дурак и засвечиваться явно не собирался. Так что данная линия, скорее всего, приведет нас прямиком в никуда…
Произнеся несколько унылых фраз, он встает, крепко, до боли сжимает мою руку, потом неожиданно похлопывает по ней ладонью и уходит.
А я остаюсь на скамейке, глядя ему вслед. Потом, когда он неторопливо скрывается за поворотом, задумываюсь.
С кем бы мне посоветоваться насчет Француза?
Пока в моей башке вертится одна фамилия: Завьялов. Есть, конечно, еще кое-кто. В частности, Рудик, муж моей первой жены Марины. Но этот мне не помощник, он и так сотрудничал со мной точно через силу, а теперь и вовсе пальцем о палец не ударит.
Итак, Завьялов. Не слишком веселые связывали нас дела. Впрочем, меня редко с кем связывало что-нибудь радостное.
Звоню ему. И слышу в трубке жестко-отстраненное:
– Слушаю.
Есть голоса, как бы приглашающие к разговору, открытые, приветливые. Голос Завьялова иной. Кожей ощущаешь, как невидимая ладонь непреклонно и жестко отодвигает тебя и держит на расстоянии. После чего хочется скорее попрощаться и отныне Завьялову не звонить.
Но мне Завьялов необходим. И я говорю как можно любезнее:
– Привет, это Королек. Поговорить надо.
– Зачем? – так же скупо и безучастно интересуется он.
– Не телефонный разговор. Очень тебя прошу.
– Где и когда? – спрашивает он, поразмыслив.
– Завтра. В кафе «Ветер перемен». Время назначай сам.
– Лады, – буркает Завьялов. – В два часа дня.
Засовываю трубку в карман – и вдруг со мной случается необъяснимое. Мне кажется, что я у себя дома, и скоро придет Анна. Я даже чувствую, как мои губы раздвигает предвкушающая улыбка. Вот – отворяется дверь, сейчас зайдет, скажет своим низковатым ласковым голосом: «Привет, милый…»
Когда обнаруживаю себя сидящим на скамейке, сначала не понимаю, где нахожусь.
А что, если Француз не причем, и меня просто натравливают на него?
Как бы то ни было, отныне у меня появилась цель: найти убийцу Анны. Если этот ублюдок – не мертвый Москалев, а некто вполне живой, я обязан его отыскать! А уж там – будь, что будет. Если он прикончит меня – раньше встречусь с Анной. Будем сидеть на облачке и болтать о всяком-разном. Это успокаивает, не так ли?
* * *
Кафушка со странным названием «Ветер перемен», где я не раз бывал с Анной, забита народом, в основном, веселящимся молодняком. Посетители гогочут, орут, точно сорвались с цепи. Завьялову это откровенно не нравится. Как и теснота помещения, в котором столики стоят почти впритирку.
– Бардак, – выдавливает он сквозь зубы. – Пошли отсюда.
Вываливаемся на улицу и усаживаемся на заднее сиденье Завьяловского джипа.
Я не видал Завьялова с лета этого года, но лишь сейчас замечаю, как он постарел. И голова почти седая.
– Привет, – говорит он, поглядев на меня с мрачным спокойствием.
– Здравствуй, – откликаюсь я, и у меня секунду или две дрожит сердце. – В августе убили мою жену, – выдавливаю, переждав эту дрожь.
– Наслышан, – коротко отзывается он.
Мои брови сами собой удивленно взлетают вверх: с чего вдруг крупный буржуй Завьялов интересуется судьбой ничтожного человечка по прозвищу Королек? Но вопроса не задаю.
– Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью, – кривовато усмехается он, и в его голосе впервые проскальзывает вибрирующая нотка сочувствия. И тут же исчезает.