Акулыч, миленький, я только-только начал понимать это преступление. Не головой – сердцем разуметь. Не исключено, что уговорил себя. И все же я почти уверен: Анну убил не Москалев! Кто-то воспользовался смертью трех женщин и слухами о маньяке. Даже не позабыл положить бумагу с зигзагом на тело Анны. Но – по мнению экспертов: в трех случаях из четырех орудие преступления было одно и то же, а в четвертом – вероятно – иное. Казалось бы, мелочь… А если нет? А если и преступник был другим?

Я начинаю чувствовать убийцу, Акулыч. Всем хребтом ощущаю, как он исподтишка, украдкой наблюдает за мной. И это не мания преследования. В августе нанятый им киллер зарезал Анну, а в начале ноября он позвонил мне и сообщил, что Анну убил Француз. Он уже заставил меня страдать. А теперь ждет. И усмехается. Ему любопытно, как я поступлю. Полезу к Французу на рожон или нет. В этом есть спокойный, холодный интерес экспериментатора. Если остерегусь, не полезу, киллер прикончит меня.

– Ну ты ентот… мастер художественного слова. С таким воображением тока в писатели. В инженеры человеческих душ.

– Вразуми меня, Акулыч. Сейчас мой котелок не очень-то варит. Ничего не соображаю. Я примитивное орудие возмездия. Топор. А топоры мыслить не умеют.

– Попробую подсказать, охламон. Ежели окажется неправильно, сильно не обижайся. Я вчерась вечерком покумекал, повертел так и сяк, припомнил твои прежние делишки…

– Ну и?..

– На тебе, насколько Акулычу известно, висит трупешник. А двуногого индивидуя замочить, промежду прочим, енто покруче будет, чем на нары его отправить…

– А ведь верно, Акулыч!

Хлопаю бывшего мента по круглому плечу и тут же звякаю Пыльному Оперу.

– Прошу, помоги с информацией. Был такой киллер Арсений Арцеулов. Я прикончил его в 2007-м.

– Как же, помню, – голос Пыльного Опера по обыкновению бесцветен и бесстрастен.

– Мне нужен телефон и адрес его папаши. А еще распечатка папашиных телефонных звонков. Ну и вообще все, что на папашу имеется. И как можно быстрее. Пожалуйста.

– Постараемся, – вяло обещает опер.

– Извини, что нагружаю.

– Не впервой, – неторопливо цедит он.

– Кстати, тут рядом со мной Акулыч, – подчеркиваю я, сознавая, что это придаст моей просьбе некоторый вес.

– Передай ему привет, – голос опера – насколько возможно – теплеет. – Мы без него как без рук. Запарились. Жесткий был руководитель, суровый, можно сказать, но человечный. Справедливый.

– Акулыч, – говорю, засовывая трубку в задний карман джинсов, – тебе привет передают. Утверждают, что без тебя кирдык. Не справляются.

Акулыч внезапно склоняет сивую башку с багровой блестящей плешью и невнятно басит:

– Охламоны. Придумают тоже.

И я понимаю, что на его глазах выступили слезы…

* * *

Когда – в темноте и снеге – возвращаюсь в домишко по Стахановцев, 31-а, в прихожей мне попадаются двое: кот Королек, старательно обживающий новое для него пространство, и Даренка.

Одета не по-домашнему нарядно: алая безрукавочка и по моде вытертые и продранные облегающие голубые джинсы. На ногах красные туфельки на шпильках.

– В ресторан собралась?

– Нет, – и стреляет глазками. – Я, может, хочу вам понравиться.

– Тебе Коляну надо нравиться, я для тебя слишком стар.

Внезапно становится серьезной. Лицо напряженное, в глазах странный блеск.

– Пожалуйста, расскажите о вашей жене.

От неожиданности даже не удивляюсь странности этой просьбы.

– Зачем это тебе?

– Не знаю, – произносит задумчиво. – Но мне нужно. Очень нужно.

– Не сегодня, – уклончиво говорю я и чувствую, как кто-то железными пальцами стискивает горло. – Потом. Ладно?

– Ладно, – соглашается она. – Но вы обещаете рассказать? Клянетесь?

– Клянусь.

Захожу в свою комнату, пропустив вперед кота Королька, плюхаюсь на кровать и пытаюсь задремать, не думать. Но Даренка, будь она неладна, уже разбередила воспоминания. Мысли, точно взметенные ветром, исступленно крутятся, мельтешат, орут дико, истошно: «Надо что-то делать, Королек! Не рассусоливай, действуй!»

«Сами попробуйте, – отбиваюсь я. – Ни единой зацепочки. Сейчас попробую разобраться с отцом киллера, а там поглядим». Но это их не убеждает.

Они раскалывают мой бедный череп, тычутся в проломы, бешено снуют. От них болит мой несчастный мозг!..

* * *

Пыльный Опер сообщил мне данные отца киллера: имя, отчество, место жительства. И еще кое-что по мелочам.

Прекрасно помню его: приземистый мужик, по виду грузчик, строитель или водила-дальнобойщик. Пока тянулся суд, он не произнес ни слова, даже шепотом, только глядел на меня темными ненавидящими глазами. И когда я невольно косился в его сторону, то натыкался на тускло-свинцовый злобный взгляд, вынести который не было никаких сил. Приходилось терпеть.

По ментовской линии чист. Не участвовал. Не привлекался. Не отбывал. Вполне законопослушный гражданин. А то, что его наследничек – наемный убийца, взорвавший несколько человек, в том числе моего Илюшку, так отец за взрослого сына не отвечает – как, впрочем, и наоборот.

– Кстати, мобильника у твоего Арцеулова нет, – вроде бы между прочим заявил Пыльный Опер.

– Как это? Нынче у грудничков мобила имеется.

– А у него нет. Но мы пробили его звонки со стационарного телефона.

– И?..

– В этом году он звонил только один раз, 29-го июля. На некий сотовый. Мы сделали распечатку звонков с вышеуказанной мобилы. Их всего четыре. И все – твоему Арцеулову. Первый – 14-го июня, второй – 16-го, третий – 25-го, четвертый – 7-го сентября.

– Кому принадлежит трубка?

– В прошлом году у девочки-студентки похитили сотовый. И у кого он сейчас, неизвестно…

Промямлив Пыльному Оперу «спасибо», озираюсь по сторонам и осознаю, что нахожусь неподалеку от университета, и мимо меня то и дело пробегают студенты. За их плечами – ранцы, набитые разной премудростью и еще кое-чем по мелочам. Все вокруг в снегу – земля, деревья, крыши зданий и машин. В чистом белом снегу.

Отодвигаюсь на самый краешек тротуара, чтоб невзначай не сшибли целеустремленные студиозы. А сам потихоньку думаю.

Информация Пыльного Опера весьма скудна и почти ничего не дает, но – за неимением лучшего – сойдет и эта.

Что ж, теперь о папане киллера необходимо разузнать подробнее.

Да он ли убийца? Простой мужик. Отомстить мне за смерть сына, убив Анну, наверняка не в его стиле. Да еще положить на ее труп бумажку с руной Зиг. Москалев так поступить мог. А этот прихлопнул бы меня – и все дела. А там, глядишь, и собой бы покончил. Зачем ему Анна?