Сообщаю ему о странном звонке.

– Так, – подводит он итог. – А причем тут я?

– Ты знаком с Французом?

– Шапочно.

– До тебя не доходили слухи, что он причастен к гибели моей жены?

– Нет. Как на духу: нет.

– Зайдем с другой стороны. Скорее всего, мне позвонил враг Француза. Кто у него враги, не подскажешь?

– Допустим, я. Устраивает?

– Вот как? Дорогу ему перешел?

– Долго рассказывать.

– А я не тороплюсь.

– Зато тороплюсь я, – хмурится Завьялов. – И не собираюсь перед тобой исповедоваться.

– И он, будучи твоим врагом, не закатал тебя в асфальт?

– Француз – не Москалев. Он не так дьявольски злопамятен. Я бы даже сказал: он вполне либерален.

– Тем не менее в 2008-м он отдал меня своим костоломам, и не его вина, что я сейчас общаюсь с тобой, а не гнию в тихой могилке.

– Значит, ты здорово его достал. Француз – пацан вполне рациональный и обычно идет на крайности только тогда, когда этого настоятельно требуют интересы дела.

Завьялов произносит слова равнодушно, невозмутимо, точно убийство не такое уж страшное злодеяние, главное, чтобы оно имело смысл. Ту самую пресловутую цель, которая оправдывает средства.

Завьялов – загадка для меня. Охотно верю, что он редко повышает голос, не выходит из себя даже в самых чудовищных ситуациях. Но этот предельно сдержанный мужик, не задумываясь, прикажет уничтожить человека. О чем знаю не понаслышке.

– Есть у Француза еще враги? Неужто только ты?

Он проводит ладонью по щекам, словно пробуя, гладко ли они выбриты. Крепко трет шею.

– Костецкая.

– А кто такая Костецкая?

– Владелица ювелирных магазинов «Золотой апельсин». Когда-то она и Француз были любовниками. Потом он ее бросил.

– А она действительно ненавидит Француза?

– Можешь мне поверить.

Верю. Если Завьялов сказал, значит, так оно и есть.

Завьялов прощается со мной, и я пешком отправляюсь на улицу имени Бонч-Бруевича: осиротелая душа просит хоть какого-то праздника. По дороге звоню Пыльному Оперу и прошу узнать номер мобильника Костецкой.

* * *

– Да? – у Костецкой голос успешной бизнес-леди: низкий, напористый и ироничный.

Она, как опытная теннисистка, подает мяч мощно, жестко, с подкруткой, чтобы сразу ошеломить противника и заработать очки.

Представляюсь. Объясняю, какая причина заставила меня побеспокоить столь занятого человека. И прошу встретиться.

– Зачем? – хмыкнув, спрашивает она. – У вас имеются некие проблемы. Хотите, чтобы они стали моими?

– Француз – мой враг. Безотносительно к смерти моей жены. Но если его руки обагрены ее кровью… Тут или я, или он. Кто-то из нас двоих умрет.

– Боюсь, что не он! – хохочет она. – А кто может поручиться, что вы не киллер? Я соглашусь встретиться, а меня… Я вас сейчас даже не вижу. Какой вы, товарищ? Высокий? Низенький? Волосатый? Лысый? Красавец? Урод? Я только слышу голос, который, если откровенно, мне приятен. Одновременно сильный и мягкий. Редкое сочетание. Послушайте, господин Голос, неужто вы всерьез считаете, что я соглашусь встретиться с вами за здорово живешь?

– Заранее согласен на любые условия. Только…

– Только – что? – опять хохочет она. Энергия из нее так и хлещет.

Признаться, побаиваюсь таких баб. Они мне непонятны. Мужиков этого сорта еще как-то перевариваю, а подобных наглых, самовлюбленных бабищ не терплю. У меня на них рвотный рефлекс.

– Только, пожалуйста, давайте встретимся и переговорим! Ладно, можно и по телефону, если это вас устроит.

– Ну уж нет! – немедленно оборвав смех, отчеканивает она. – Вы что, с ума сошли?! По телефону вообще исключается! Даже не заговаривайте.

– О, Господи! – вырывается у меня. – Я готов на все, лишь бы вытащить из вас хоть какую-то информацию!

Что-то в моем голосе пронимает ее толстокожую душу.

– Вы очень любили свою жену?

От этой внезапной участливости у меня перехватывает горло.

– Да, – отвечаю не сразу и сглатываю слюну.

– Верю, – говорит она. – В любви женщины понимают гораздо больше и чувствуют намного тоньше, чем похотливые скоты мужского рода, которым требуется только одно… Впрочем, я не о вас лично. Вы, кажется, редчайшее исключение… Кстати, кто направил вас ко мне?

– К сожалению, не могу назвать его имя.

– Ну вот, мужики еще и трусы… Это я опять-таки не о вас… Ладно, где встречаемся? Вы уже определились с местом свидания?

– Признаться, нет.

– Ну вот, мужики еще и нерешительны. Приходится бедным женщинам думать за них. О времена, о нравы!.. Итак. Какое число у нас понедельник?.. Четырнадцатое?.. Та-ак. Значит, четырнадцатого. В тринадцать ноль-ноль. Я припаркуюсь возле мэрии. У меня белый «лексус»…

Засунув мобильник в задний карман джинсов, принимаюсь блуждать по заснеженному центру, где ветер гонит и завивает ледяную колкую пыль. И – незаметно для себя – забредаю в ювелирный магазинчик «Золотой апельсин».

Находится он в старинном особнячке, недавно выкрашенном в сочный изумрудный цвет и щедро покрытом лепниной. Отворяю деревянную дверь и слышу приветливое звяканье колокольчика. И девочка за прилавком ласково здоровается со мной.

Приятно. Точно меня давно ждали. Чудесный зальчик, где под стеклом блестит золото и серебро, разноцветно посверкивают драгоценные камешки.

Анна не любила золото, оно почему-то казалось ей пошлым, базарным. Украшала себя (что случалось крайне редко) серебряными колечками. Она и губы красила редко. Так только, мазнет помадой. Она была прекрасна такая, какая есть, женственная и в то же время серьезная, очень серьезная… Анна!..

Воспоминания захлестывают меня, вызвав такое умиление и боль, что не сразу слышу вопрос стройненькой девочки:

– Вам что-то подсказать?

– Где тут у вас обручальные кольца?

– Вот, – показывает витрину.

Выбираю тоненькое простенькое колечко.

Потом в торговом центре «Цент» прошу гравера нанести на внутреннюю поверхность колечка одно слово: Анна.

– И все? – удивленно спрашивает он. – Может, какую-то дату написать?

– Нет, спасибо. Не надо.

Иронически скосоротившись, дескать, каких только чудиков не бывает на свете, парень буднично принимается за работу.

Надеваю тоненький проволочный ободочек на безымянный палец левой руки и вытаскиваюсь в мерклый ноябрьский день, под мелкий, кружащийся на ветру снег.