– Шито белыми нитками, – брюзгливо заявляет Старожил.

– Согласен. Но у меня в загашнике имеется и второе. Лолита Пояркова. Не исключено, что ДТП было умышленным. Она была твоей возлюбленной? Я угадал?

Метнув в мою сторону недобрый взгляд, Старожил опускает голову.

– Угадал. Быть сногсшибательной красавицей – и не достаться богатому начальнику, который хронически несчастен в семейной жизни? Такого почти не бывает. Так вот. Не удивлюсь, если и она стала жертвой ревнивой ярости твоей жены.

Говоришь, мои доводы шиты белыми нитками? Признаю. Но сейчас уже некогда собирать улики, выстраивать железные доказательства. Времени нет. Если я прав, жизнь Даренки под угрозой. Твоя жена не остановится, пока не уничтожит ее. Вера и Лолита погибли. Очередь – за ней.

Лицо Старожила остается непроницаемым, губы сжаты в тонкую линию, лишь глаза суживаются, становятся двумя острыми черными сверкающими лезвиями.

Потом они снова меркнут, прикрываются скорбными веками…

* * *

За Корольком затворяется дверь. Старожил остается сидеть с закрытыми глазами. Он думает о жене.

Впрочем, какая она жена! При жизни Хеопса он принуждал себя спать с ней – и с облегчением вздохнул, когда главаря «южан» ликвидировали, то ли «заборские», то ли свои.

«Интересно, – мелькает в голове Старожила, – почему блатные так уважали Хеопса? Ноги были готовы ему лизать. За что? Обыкновенное тупое быдло, хитрое, коварное и мстительное». Милка ничуть не похожа на своего папашку, разжиревшего, с водянистыми зенками. Тощая – при такой жратве! Глазищи громадные, неподвижные. Внешностью она – в мать, та померла в тридцать с небольшим. Тоже была шизофреничкой. Милка унаследовала ее болезнь.

Как же он ненавидит ее! Прежде всего за то, что столько лет вынужден был изображать великую любовь, нежничать, унижаться… перед кем? Перед мерзкой бабой, которая всегда была ему отвратна! Когда в первый раз увидел ее, сразу вспомнил коротенький анекдотец, над которым ржали зеки: «Ручки тоненькие, ножки синенькие, трахаю ее и пла-а-ачу!» Сам он любил сочных, пышнотелых, как Лолита. А эта драная кошка высокомерничала, не упускала случая продемонстрировать, что несравнимо интеллектуальнее какого-то там Старожила. И он терпел! Женитьба на дочери Хеопса давала фантастический шанс: разом разбогатеть. Он получил много бабла, роскошный коттедж, стал уважаемым человеком, президентом АО «Эрмитаж». Но – бесплатно ничего не бывает. Взамен – долгие годы – пришлось ублажать постылую женщину, клясться в любви – из страха перед ее отцом.

И сейчас, через три года после смерти Хеопса, Старожил старается быть предельно вежливым с женой. Он знает: «южане» не простят ему малейшего неуважения к безумной дочери вора в законе.

* * *

Выбираюсь в приемную, где девочка секретарша по-прежнему усердно перебирает тоненькими пальчиками клавиши, не отрываясь от мерцающего экранчика, срываю с вешалки куртку и вываливаюсь на улицу – в свежесть и стужу. И мокрые колкие снежинки, подхлестываемые ветром, с садистским наслаждением лупят меня наотмашь.

Залезаю в тесноту и тепло «копейки», откидываюсь на спинку сиденья. Чувствую себя дряхлой конягой, кое-как дотащившейся до своего стойла.

Я выпотрошен донельзя. От короткого разговора со Старожилом у меня остался гнусный привкус во рту, точно наелся гнилья.

Неожиданно принимаюсь (отрывочно и бессвязно) думать о Лолите.

Сексуальная породистая самка, истинная наследница Лилит, обожающая люксовую жизнь. У нее было минимум два любовника. Старожил баловал ее подарками. С живописцем Константином она вела высокодуховные беседы о прекрасном – в перерывах между животными ласками. Что же касается мужа, незамысловатого мужика с замашками отца-командира, то он был надежным материальным фундаментом.

Казалось бы, абсолютная идиллия. Но – умалишенная жена Старожила отправила ее к праотцам, а виртуоз кисти позвонил ее мужу, чтобы вдосталь над ним поглумиться…

Вечером объявляю Финику, что съезжаю. С этого момента он начинает вести себя как виноватый. Глазки избегают встречи с моим взглядом. И голос удрученный. Вот дурачок.

Зато Рыжая ходит как ни в чем не бывало. Да, она безжалостна ко мне, но девчонку можно понять: она вьет гнездо, чтобы рожать и растить птенцов. И птичке по прозвищу Королек в этом гнездышке места нет.

В начале восьмого появляются Даренка и Колян. К этому времени я уже собрал чемодан и спортивную сумку – в них уместились все мои пожитки.

Колян, как и Финик, смотрит мимо меня, но по другой причине. Делает вид, что какого-то там Королька в природе не существует.

– Ну, – говорю, обнимая Финика и Рыжую, – будьте счастливы, ребята. Надеюсь, мы еще встретимся, и не раз.

Я лукавлю. Вряд ли я когда-нибудь сюда вернусь. Мне удобно общаться с бесприютными одиночками. А женатики типа Сверчка, а теперь и Финика, мне – с недавних пор – абсолютно чужды. Мы – «жители разных планет», как сказано кем-то из поэтов.

– Колян, поднеси сумку, – велит ухажеру Даренка, но тот не шевелится.

Похоже, это для него запредельное унижение: тащить сумку человека, к которому бешено ревнует.

– Не беспокойся, Даренка, – говорю, миролюбиво улыбнувшись. – Я еще достаточно молод и могу себя обслужить.

Выбираемся на улицу в загустевшую тьму.

Забрасываю вещи в багажник «копейки». Коробку из-под компьютера, в которой поместился кот Королек, укладываю на пол возле заднего сиденья.

Мысленно прощаюсь с домом Финика и двором.

Хотя, собственно, двора-то и нет, а есть мешанина старой травы, грязи, асфальта, снега. А дальше – еле видимая автострада и чернеющий за нею лес. Место тоскливое, тягостное, открытое всем ветрам и разбойникам с большой дороги. Удивительно, что жильцов не грабят каждый день.

Но и здесь Финик обрел маленькое личное счастье. Здесь на свет Божий появятся его голопузые наследники и будут играть перед домом под дальний гул проезжающих мимо могучих фур.

Почему бы и нет?

Мое детство, например, прошло в невзрачном двухэтажном домишке, во дворе с песочницей, качелями и топорно сколоченным столом. И при этом я даже не представлял, что можно существовать как-то иначе.

Финик и Рыжая провожают нас, стоя на крыльце, но недолго: замерзнув, прощально машут руками и удаляются в тепло своей квартирки.

Даренка с Коляном усаживаются в подержанную Коляновскую «мазду», я – в «копейку», и мы двигаемся в сторону моего бывшего двора.

И у меня возникает щемящее ощущение, что возвращаюсь в детство.

Оно все ближе. Все ближе угловатый пацаненок Королек, радующийся всему, что способно вызывать хоть какую-то радость.

Вот появляется мой дворик, в котором уже давно устроена автостоянка. Железные кони замерли во тьме, попирая колесами мою давнюю вселенную.