– Ладно, – вздыхает Даренка. – Гвоздь я сама как-нибудь заколочу. И с вентилем разберусь… Или Коляна приглашу.

Она хохочет, косясь на своего молчаливо застывшего спутника.

– Значит, так, – с тем же радостным возбуждением заявляет Даренка. – Завтра мы с Коляном за вами заедем. К Финику. В восемь. Запомнили? Я так решила… Ох уж эти мужчины, – по взрослому и почти нежно вздыхает она. – Как дети. Нам, женщинам, постоянно приходится думать за них.

И неожиданно – или это мне кажется? – подмигивает. Впрочем, шалости света и тьмы на беззаботной улочке имени Бонч-Бруевича могут вытворить и не такое.

– Ну, пока, – она дергает Коляна за рукав.

Тот, очнувшись, берет ее под руку, и парочка растворяется в толпе.

Я уже привык к тому, что в моей жизни то и дело происходят внезапные (и не всегда приятные) перемены. А хочется стабильности. Возраст такой, не мальчик. Но безбашенная судьба опять тащит меня в неизвестность, и снова в смятении бьется сердце.

Похоже, мне на роду написано ютиться в чужих углах, жить бобылем и перекати-полем…

Минут через десять принимается трепетать и благовестить моя мобила. Это со мной желает побеседовать женщина-гора Калерия Ивановна.

– Переговорила я с сестрой. Показала фотографию. По ее словам, парень бывал в доме Андрея Карповича. И общался он не с хозяином, а с его женой Милой…

Тут же звоню в фирму Старожила. И в мое несчастное ухо, оглушенное могучим басом Калерии Ивановны, вливается нежный мяукающий голосок:

– АО «Эрмитаж». Здравствуйте.

– Передайте, пожалуйста, Андрею Николаевичу, что позвонил Королек и настоятельно попросил о встрече…

Засунув мобилу в карман, двигаюсь по разудалой улочке Бонч-Бруевича. Кругом – насколько различаю в суматохе огней – тусуется молодняк. Пацаны и пацанки хохочут, обнимаются, орут, как будто невозможно разговаривать вполголоса, и кажется, что это их энергия зажигает окна, витрины, огненные рекламы и фонари.

Но вот – как редчайшее исключение из правила – навстречу мне плывет респектабельный старый джентльмен. В тяжелом драповом пальто, широких брюках и блестящих ботинках. Поверх пальто – длинный цветастый шарф. В руке солидная трость. На крупной голове – шляпа, надетая слегка набекрень. Эта шляпа убивает меня наповал. Среди спортивных шапочек и непокрытых голов она выглядит раритетом из пропыленных времен.

Почти поравнявшись со мной, дряхлеющий патриций касается пальцами полей шляпы – и я узнаю его.

Стасик Болонский!

Возможно (опять-таки из-за озорства света и тьмы), его правый круглый ястребиный глаз, увеличенный стеклом очков во внушительной оправе, как будто подмигивает мне насмешливо и злорадно. И по солидному лицу актера старой школы проходит судорога. Он сильно сдал после самоубийства брата. Похудел, щеки обвисли.

Он проходит мимо меня, и я невольно оборачиваюсь. Движется старикан тяжело, нетвердо, приволакивая ноги.

Странно, я почему-то чувствую вину перед этим человеком. С чего бы? Да, благодаря мне загремел в кутузку и наложил на себя руки его развратный брательник. Но ведь на совести этого братца девочка-тинейджер Ника и мой приятель журналист Алеша.

И все же глупое ощущение вины не покидает, царапается отточенными коготочками в душе.

* * *

Рыжая в ужасе просыпается.

Темнота. Спальня Финика.

Ей снилось, что она снова катит по бесконечным улицам свой чемодан, а ливень хлещет, и прохожие под зонтиками смотрят на нее и усмехаются: они-то знают, что она – всего лишь маленькая жалкая врунишка, у которой нет ни родителей, ни пристанища.

Сердце ее колотится как сумасшедшее.

«Наверное, ковра этого вонючего нанюхалась, – думает она, – завтра же надо будет выкинуть, проку от него никакого, только моль разводит».

Но страх не проходит. Она осторожно поворачивается к Финику, мирно похрапывающему рядом. От него веет теплом и успокаивающе пахнет потом.

Рыжая касается его ладошкой – просто для того, чтобы удостовериться, что он реален. Финик чмокает губами, сонно бормочет:

– Не трогай, я ведь и так пошел… Ну и не трогай… Хватит трогать…

Должно быть, ему снится что-то не слишком приятное.

Рыжая умиротворенно зевает, поворачивается носом к ковру и засыпает.

* * *

Секретарша Старожила-Карповича беспокоит меня утром следующего дня. Ее шеф примет меня в пятнадцать ноль-ноль.

За пять минут до назначенного рандеву появляюсь в офисе Старожила и принимаюсь терпеливо ждать, закинув ногу на ногу. Секретарша, худенькая бледная блондиночка постукивает по клавиатуре компьютера и не обращает на меня никакого внимания. Чистенькая, современная. Но отчего-то кажется, что от нее, как и от всей окружающей обстановки, неуловимо несет затхлым, немытым, подержанным.

Ровно в три, продолжая строчить, она указывает мне на дверь кабинета.

Захожу.

Старожил не поднимается мне навстречу. Мрачно глядит исподлобья и не произносит ни единого звука. Сгорбленный, как девяностолетний старик, закаленный зоной уголовник в дорогом черном костюме и черной рубашке, превративший свой кабинет в подобие антикварной лавки – должно быть, так он понимает красоту.

Кладу на стол фотографию Штыря, шоколадно загорелого, железнозубо смеющегося, худосочного, в плавках. Он держит в руке бутылку пива. За его спиной сияет городской летний пляж.

– Знаком тебе этот мужчинка?

– Допустим, – сквозь зубы цедит Старожил. – И что?

– У него кличка Штырь, верно?

– И что? – повторяет Старожил. – К чему клонишь, сыч?

– Штырь был убит, когда покушался на Даренку. Скорее всего, именно он грохнул Веру. Тебе это известно?

– Нет. Меня мало интересуют всякие-разные штыри-хмыри.

Невольно ухмыляюсь (внутри себя): давно ли сам Старожил был таким штырем? Если бы ему не посчастливилось окольцевать дочурку Хеопса, то и сейчас был бы средних размеров болтом в безжалостном механизме «южан».

– Он бывал в вашем доме?

– Пролез каким-то макаром. Миле он почему-то нравился… как клоун. Развлекал ее, хотя лично меня от его рожи воротило.

– У твоей супруги имеются все основания ненавидеть Веру и Даренку… Вернее, так. Здоровый человек не испытывал бы злобы к твоему прошлому. Злобы, круто замешанной на ревности. Но ведь Мила психически нездорова, не так ли? Говорю прямо: я подозреваю, что именно она заказала Штырю и твою бывшую любовницу, и твою дочь.

Из чего я исхожу. Первое. Штырь был знаком с твоей женой. О чем они разговаривали, тебе неизвестно. А если предположить, что она давала своему клоуну задание уничтожить Веру и Даренку? У нее ведь были свои деньги, и немалые, не так ли?