Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Послушайте, мужики. У меня тут небольшое дельце к Володе Волкову, его еще Штырем зовут. Звякаю по мобиле – не отвечает, заехал к нему, звоню в дверь – не отворяет. И бумажка на дверь наклеена, с печатью. Значит, дело серьезное. Не скажете, что с Володей? Неужто арестовали паренька?
– Помер, – резко бросает молодой.
– Убили его, – солидно добавляет бородатый.
– Вот те и на! – делаю вид, что озадачен, хотя и не слишком огорчен. – За что же его так?
И пересаживаюсь на розовую скамеечку, к ним поближе.
Приятели молчат, мнутся. Но выпитое дает о себе знать, чувствую, как оно мутит им мозги и подзадоривает язык.
– А чего тебе от Штыря надо? – интересуется старший.
Физиономия его побагровела так, что красноватые блестящие глазенки на этом фоне как бы затушевались и даже почти исчезли. Он еще осторожен, но эта осторожность неотвратимо подтаивает, оплывает.
– Да мелочь. У меня брательник сидит. В сущности, ни за что. Мог бы и условный получить, да судья заартачилась. Противная бабища. Синий чулок, похоже. Злая, сущая тигрица из зоопарка. Ну и захотелось мне выяснить кое-какие детали, так сказать, тюремного быта. Чтобы братану помочь. Приятель мне и говорит: «Есть у меня знакомый один, Штырь. Он зековские порядки знает, обратись к нему». Вот, обратился…
– Да, ситуация, – бородатый качает башкой, увенчанной кожаной кепкой восьмиклинкой. – Тут мы тебе помочь никак не можем. Мы не сидели.
Эти слова он произносит с неожиданной гордостью, как будто объявляя, что и он, и его молодой собутыльник – люди законопослушные, правильные, не какие-нибудь там.
– Жаль, – печалюсь я. – А что, этот Штырь – хороший мужик был?
– Да как те сказать… Отчаянный какой-то. Без царя в голове. Выпьешь с ним, вот как сейчас. Разговариваешь, так, без подначки, серьезно. О жизни… и вообще. И он вроде с тобой беседует уважительно, обстоятельно – и вдруг, ни с того ни с сего давай хохотать! Как бешеный. Точно ты что-то смешное сморозил. Меня, например, от этого ну просто оторопь брала. А потом – как вскочит, морда перекошенная. Натуральный волк. Выхватит финку и давай у тебя перед носом махать. А глаза точно стеклянные, а как поддаст – вообще кровью наливаются. Даже смотреть страшно. Думаю, у него это… с головой было не того.
– Он где-то работал?
– Не. Про работу он не упоминал. Да и какой из него трудяга? Вот мы с Василием горбом свои кровные добываем, поэтому можем посидеть, слегка на грудь принять, пообщаться душевно.
– Но бабло-то у него было?
– Мы его шуршики не считали, а сам он хвалился, что деньжищ – куры не клюют. Может, врал, кто его ведает? В башку к нему не заглянешь. Нас с Васькой угощал этим… французским коньяком.
– Неужто французским?
– Я на этикетку поглядел. Точно – он.
– Откуда ж у хлопца такие бабки?
– Э, милый, есть дела, за которые нехило платят. Звонкой монетой. Его же не просто так грохнули. Я – краем уха – слыхал, что он на какую-то девку это… покушался. Ну и получил по заслугам.
– Так он киллер, что ли?
– Вроде того. Он вообще из этих… из бандитов. «Южане» – слыхал? Он из них. Жизнь свою по тюрьмам да колониям промотал.
– Кто ж ему деваху заказал? – как бы удивляюсь я. – Олигарх, наверное, какой-нибудь?
И жду: насторожатся ребята или нет?
Но я напрасно нервничаю: они и ухом не ведут. Разнежились. Алкоголь притупил сознание и усыпил бдительность.
Особенно плодотворно подействовала горькая на молодого, который до сих пор отстраненно молчал и демонстрировал неземную улыбку. Теперь он решает взять инициативу на себя. Парень вонзает тонкий указательный палец в низко висящее небо и подает голос:
– Между прочим, Штырь однажды хвастался, что ручкается с большими людьми, не нам чета.
– Так это он, наверное, о заказчике говорил?
– Может, оно и так, – качает головой парень. – Только с нами он своими секретами не делился. Скрытный был. С другой стороны, человек такие дела проворачивал, что трепаться про это – вредно для здоровья… Согласен?.. Вот то-то оно и есть…
Тепло, за руку прощаюсь с размягченными мужиками и покидаю двор, который уже никогда не увижу.
Кажется, я понимаю таких как Штырь. Маленькие, презираемые всеми человечки. Убивая, каждый из них чувствует себя Богом. Бог дарует жизнь, а они отнимают. Они, никчемные ублюдки, становятся вершителями судеб. И в этом смысл их ублюдочной жизни.
В сущности, Штырь и Старожил – близнецы-братья. Оба большую часть жизни просидели по зонам да по тюрягам. Но Старожилу повезло, ухватил за хвост птичку счастья – дочку Хеопса, все-таки парень хитрый и смышленый, а Штырю досталась квартирка в «хрущобе» и пьяная трепотня с приятелями.
В девять вечера еду на окраину города, к домишку Финика. Моя верная железная коробочка летит сквозь мглу, огни, холод и мелкий снег.
Кручу баранку, а мысли – как бы между прочим – скользят на задворках мозга. Принимаюсь, едва ли не впервые за последние месяцы, размышлять о себе. Бесстрастно и беспечально, как о чужом.
Когда-то Алеша Лужинин, журналист из «Пульса мегаполиса», говорил, что обожает бездомность, и мне казалось тогда, что уж я-то – стопроцентный Алешин антипод, семейный человек. Подкаблучник. И вот – сам превратился в такого бездомника…
В окошках хибары Финика горит свет.
Представляю: Финик и Рыжая – бородатый пастушок и рыжая пастушка – треплются, хихикают и обжимаются, а я заявлюсь и помешаю их любовной пасторали.
Помню, бандит по кличке Француз сказал однажды сквозь зубы, что я – лишний на этой земле. С тех пор, как погибла Анна, действительно чувствую себя лишним. Я надеялся, что она жива, надеялся отчаянно, вопреки доводам рассудка, – пока Пыльный Опер не пригласил меня в морг, где на цинковом ложе вытянулось ее окаменелое тело.
Захлопываю дверцу «копейки», захожу в подъезд, разом окунувшись в месиво запахов, поднимаюсь по щербатым каменным ступенькам. Отворяю дверь.
В квартире тепло, душно. Мне навстречу на мягких лапках выходит кот Королек.
Сняв куртку и кроссовки, заглядываю в комнату. На диване, рядышком, как примерные дети, сидят Финик и Рыжая.
– Видишь ли, Королек… – с фальшивой улыбкой начинает Финик.
Кашляет и умолкает.
– Мы с Фиником сегодня подали заявление в загс, – рассерженно, точно я в чем-то виноват, заявляет Рыжая. – Жениться будем. Вот.
И уставляет на меня ликующие глаза. Обычно зелено-синие, сейчас они сияют, как два счастливых василька.
– Поздравляю, – с превеликим трудом заставляю себя улыбнуться. – Да вы не беспокойтесь, жилье я себе подыщу. Мешать не стану.
– Ну, ты уж скажешь, – вяло сопротивляется Финик. – Нисколько ты нам не мешаешь…