Фигура доктора явно была не из тех, которыеспособны внушить пациенту уверенность, что все в полном порядке; но посколькудоктор сразу заявил: «Мы совсем молодцом, миссис Бэнгем, раз-два, и все будеткончено», и поскольку они с миссис Бэнгем тут же принялись верховодить четойбеспомощных горемык, как ими всегда и все верховодили, то эта помощь,оказавшаяся под руками, сгодилась не хуже всякой другой. Во врачебных методахдоктора Хэггеджа не было ничего примечательного, кроме разве его заботы о том,чтобы миссис Бэнгем все время оставалась на высоте своего положения. Вотобразчик этой заботы.

— Миссис Бэнгем, — сказал доктор, не просидеву больной и двадцати минут, — ступайте принесите бутылочку джину, а то, ябоюсь, вам не выдержать.

— Спасибо, сэр. Только вы не беспокойтесь, уменя нервы крепкие, — отвечала миссис Бэнгем.

— Миссис Бэнгем, — возразил доктор, — янахожусь при исполнении своего врачебного долга и не потерплю, чтобы мнепротиворечили. Ступайте и принесите джину, а то я уже вижу, что силы вамизменяют.

— Не смею ослушаться, сэр, — сказала миссисБэнгем, вставая. — Да вам и самому не мешало бы, пожалуй, глотнуть капельку,что-то у вас вид неважный, как я погляжу.

— Миссис Бэнгем, — возразил доктор, — если ядолжен интересоваться вашим здоровьем, это еще не означает, что вы вправеинтересоваться моим. Потрудитесь не вмешиваться. Ваше дело — исполнять мои распоряжения,а потому ступайте и принесите то, что вам ведено.

Миссис Бэнгем повиновалась, и доктор, отмеривей ее порцию, выпил затем и сам. Эту лечебную процедуру он повторял каждый час,с неизменной настойчивостью. Так прошло три или четыре часа; мухи сотнямипадали в расставленные им ловушки; и вот, наконец, среди этого множества мелкихсмертей затрепетала крошечная новая жизнь, едва ли многим крепче мушиной.

— Девочка, и прехорошенькая, — объявил доктор.— Невелика, правда, но сложена отлично. Что с вами, миссис Бэнгем? На вас лицанет! Немедленно ступайте и принесите еще джину, сударыня, а то как бы с вами несделался нервный припадок.

Еще задолго до этого вечера кольца сталиосыпаться с безвольных пальцев должника, как осыпаются листья с деревьев, когдазима близка. И ни одного уже не было у него на руке, когда он положил нагрязную ладонь доктора что-то звякнувшее металлом. Перед тем миссис Бэнгем былапослана с поручением в расположенное неподалеку заведение с тремя золотымишарами на вывеске,[18] где ее очень хорошо знали.

— Благодарю, — сказал доктор, — благодарю.Супруга ваша уже совсем успокоилась. Самочувствие отличное.

— Очень вам признателен и очень рад этослышать, — сказал должник, — Хоть никогда я не думал, что…

— Что у вас родится ребенок в таком месте? —перебил доктор. — Полноте, сэр! Не все ли равно! В конце концов чего нам здесьне хватает? Немножко простора — и только. Живем спокойно; никто нас недонимает, нет дверных молотков, которыми кредиторы дубасят в дверь с такимгрохотом, так что у вас душа уходит в пятки. Никто не спрашивает, дома ли вы, ине обещает простоять у порога как вкопанный, пока вы не придете. Никто не пишетвам угрожающих писем с требованием денег. Да ведь это свобода, сэр, самаянастоящая свобода! Мне случалось оказывать врачебную помощь такого рода, какнынче, и в Англии, и за границей, и в походе, и на борту корабля, и должен вамсказать, что ни разу это не происходило при столь благоприятныхобстоятельствах, как сегодня. Повсюду люди суетятся, нервничают, мечутся,обеспокоены то одним, то другим. Здесь ничего подобного не бывает. Мы прошличерез все испытания судьбы и нас больше ничем не поразишь; мы на самом дне,откуда уже нельзя упасть — и что же мы нашли здесь? Покой, сэр. Вот слово,которым все сказано. Покой. — Произнеся этот символ веры тюремного старожила,доктор, вдохновленный усиленными возлияниями и непривычным звоном денег вкармане, вернулся к своему дружку и собрату, такому же сиплому, красноносому,одутловатому и грязному любителю карт, табака и спиртного.

Должник, надо сказать, был человеком совсеминого склада, нежели доктор; однако он уже начал движение по кругу, которое,хотя и с другой стороны, должно было привести его к той же точке. Своезаключение в тюрьму он воспринимал вначале как тяжкий удар судьбы; но прошлонемного времени, и он стал находить в этом какое-то смутное облегчение. Егопосадили за решетку, но решетка, преграждавшая ему путь к свободе, в то жевремя ограждала его от многих житейских бед. Будь он человеком душевно сильным,из тех, что умеют смотреть в лицо беде и бороться с нею, он, быть может, разбилбы свои оковы или разбился бы сам; но он таким не был и потому безвольноскользил по наклонной плоскости вниз, не делая никаких усилий, чтобы подняться.

После того как с десяток поверенных один задругим отказались от попытки распутать его дела, не сумев найти в них ниначала, ни середины, ни конца, его жалкое прибежище показалось ему не такимжалким. Саквояж свой он давно уже распаковал; старшие его дети целыми днямииграли на дворе, а малютку, родившуюся в тюрьме, знали все тюремные обитатели ивсе считали ее до некоторой степени своей.

— А ведь я начинаю гордиться вами, — сказалему однажды его приятель сторож. — Вы теперь, почитай, самый старый наш жилец.Без вас и вашего семейства уже и Маршалси не Маршалси.

И сторож в самом деле им гордился. За глаза онвсячески выхвалял его арестантам-новичкам:

— Заметили вы того человека, что только чтовышел из караульни? — спрашивал он.

Ответ чаще всего был утвердительным.

— Ну вот, знайте, что это джентльмен самоготонкого воспитания. Уж чего-чего, а денег на учителей для него, видно, нежалели. Когда смотритель тюрьмы купил новые фортепьяна, так его приглашалииспробовать, хороши ли. И он на них играл, говорят — все отдай да мало. Опятьже языки — каких только он не знает! Был тут у нас француз, так, по-моему, онговорил по-французски лучше этого француза. Был итальянец, так он его в двасчета переитальянил. Конечно, и в других тюрьмах попадаются стоящие люди, небуду спорить; но если вы по части образования интересуетесь, это уж пожалуйте кнам, в Маршалси.