Истина состоит в том, что обитательницы гаремов прекрасно осознавали ситуацию, в которой находились, и были готовы сделать все, что ожидали от них мужья взамен. Они ели и пили изысканные блюда и напитки, когда хотели. У них не существовало никакого твердого распорядка дня. Они спали сколько угодно, играли в различные игры как внутри гарема, так и на свежем воздухе, занимались интригами, направленными против той, которая на данный момент являлась фавориткой хозяина, или, наоборот, интриговали в ее пользу. Однако чаще всего они преследовали цель упрочить положение, свое и своих подруг, и ухудшить шансы соперниц в бесконечной борьбе за более высокое место в сложной иерархии этого специфического института. В часы досуга они курили трубки, набитые знаменитым турецким табаком. Это курение было настоящим ритуалом, который неплохо иллюстрирует пристрастие турок к красочным церемониям и неторопливый образ жизни обитательниц гаремов, не знавших, как убить время.

Невольники, назначенные для этой службы, должны были следить за состоянием трубок, продувать их, готовить табак и другие ингредиенты, например опиум или гашиш, и подавать трубки, набитые ароматной смесью, своим хозяйкам и их гостьям. Чтобы вся эта процедура происходила на должном уровне, были необходимы долгие годы практики. Требовалось разбирать трубку и тщательно чистить каждую ее часть: длинный чубук из вишневого дерева, украшенный драгоценностями мундштук и чашку или люльку для табака. Табачные листья следовало крошить на как можно более мелкие части, которые при прикосновении должны были ассоциироваться с пухом.

Затем следовал особый этикет презентации. Невольница должна была держать трубку в правой руке посредине чубука и на уровне рта курильщицы. Она медленно и грациозно подводила мундштук к губам своей госпожи, которая ожидала его и затем перехватывала чубук. Затем невольница медленно опускала люльку в небольшой металлический поднос, который она сначала держала в левой руке, а потом помещала на специальную подставку или маленький стол. В завершение церемонии она прощалась и удалялась.

Другие ритуалы: одевание, раздевание, омовение, натирание тел наложниц благовониями и удаление волос с помощью бритвы – также требовали специальной подготовки невольниц. Волосы как на лобке, так и под мышками регулярно сбривались. Точно так же поступали с растительностью на верхней губе, где у восточных женщин и жительниц южноевропейских стран часто растут усики. Невольницы, развлекавшие наложниц пением, танцами или игрой на музыкальных инструментах, также проходили тщательное обучение. Что касается принятия ванн, то знаменитые и изощренные турецкие бани, которые так часто встречаются в европейских городах, берут свое начало от византийской модели, которая в свою очередь пришла из Древнего Рима и Греции. В Турции это заведение состояло только из ряда маленьких фонтанов, бивших из стены, и массажного стола, стоявшего посреди помещения. Омовение или купание в банях было одним из главных развлечений турецких женщин, живших в гаремах. Дело в том, что общественные бани являлись местом, где они могли встречаться с подругами в более непринужденной обстановке. Лишь там они избавлялись от необходимости мириться с присутствием вездесущих евнухов хотя бы на несколько часов и имели возможность обменяться последними слухами и сплетнями.

Как леди Мэри Монтегю в XVIII в., так и мисс Джулия Пардоу в XIX в. оставили яркие описания турецких публичных бань, где, однако, не существовало бассейнов для купания. Бани начинали свою работу в восемь часов утра и закрывались после захода солнца. Мужчины и женщины посещали их в разные дни.

Маленькая купальщица в гареме. Худ. Ж.-А.-Д. Энгр

Первая из уже упоминавшихся англичанок пишет в марте 1717 г.: «Я отправилась в баню часов в десять утра. Там уже было полно женщин. Это здание сооружено из камня в форме купола. Окон нет, но вверху в потолке есть отверстие, через которое поступает вполне достаточно света. Пять таких куполов соединены вместе, причем крайнее помещение по размеру уступает остальным и служит прихожей или раздевалкой, и у его двери стоит привратница. Знатные леди обычно дают этой женщине чаевые – крону или десять шиллингов, и я не забыла эту церемонию. Следующее помещение очень большое и отделано мрамором, и вокруг, вдоль стен, на некоторой высоте над полом идут две мраморные полки, одна выше другой. В этой комнате я насчитала шесть фонтанов, дававших холодную воду, которая падала сначала в мраморные углубления, а затем текла по полу в маленьких канавках, сделанных специально для этой цели. Они вели в соседнее помещение, немного меньшее по размеру и имевшее то же расположение мраморных полок, однако там было так жарко, что находиться в нем в одежде было совершенно невозможно. Вдобавок воздух там был насыщен парами серы, поступавшей из ванн, которые находились рядом. Два других купола представляли собой горячие бани, и в одном имелись краны с холодной водой, благодаря чему моющиеся могли регулировать температуру воды по своему усмотрению.

На мне была моя дорожная одежда, то есть платье для верховой езды, которое явно показалось им не очень обычным. И все же ни одна из этих женщин не выказала ни малейшего удивления, ни неприличного любопытства. Все отнеслись ко мне со всей любезностью и предупредительностью, какую от них только можно было ожидать. Я не знаю ни одного европейского двора, где дамы отличались бы столь вежливыми манерами по отношению к незнакомке. Полагаю, что всего там мылось около двух сотен женщин, и, несмотря на такое огромное количество, я не заметила ни одной презрительной улыбки или насмешливого шепота, которые так характерны для наших собраний, когда на них появляется женщина, чья одежда не совсем соответствует требованиям моды. Они то и дело произносили «узель, пек узель», кивая в мою сторону, что по-турецки означает «очаровательная, очень очаровательная». На первом ряду мраморных полок лежали подушки и красивые ковры с густым ворсом, на которых сидели леди, а на втором ряду, за ними, сидели их невольницы. Нельзя было заметить никакого различия между ними, поскольку все они находились в том состоянии, в каком их родила мать, то есть, попросту говоря, они были обнаженными, и все достоинства и недостатки их тел представали налицо без всяких прикрас или утайки. И все же следует отдать им должное: они не позволяли себе даже такой малости, как двусмысленная улыбка или нескромный жест. Их походка и все движения были исполнены той же величественной грации, какой, судя по описанию Мильтона[51], обладала наша общая мать.

Среди них было немало женщин, отличавшихся таким же совершенством пропорций, что и богини, вышедшие из-под кисти Тициана[52].

Их кожа поражала ослепительной белизной, с которой