находились покои матери султана. Затем шли комнаты его законных жен, и после них те, в которых жили одалиски. Султан приблизился к четвертой двери и, раздвинув шторы, вошел в небольшой холл, в конце которого виднелись другие шторы.

Как только я последовал за султаном в этот маленький холл, начальник евнухов схватил меня за руку. Однако султан приказал ему отпустить меня. Оказалось, что в этот момент по большому залу проходила юная девушка без вуали. Начальник евнухов свирепо посмотрел на нее. Тем временем султан вошел в комнату за шторами и жестом пригласил меня следовать за ним. В этих роскошно обставленных покоях у стены стояла кровать с балдахином из дорогой лахорской кашемировой ткани. Под покрывалами из той же ткани лежала больная султанша, ее лицо также было накрыто кашемировой шалью. Султан подошел к ней и тихо спросил: «Как ты себя чувствуешь, жена?» – «Хорошо, мой повелитель», – прозвучал в ответ слабый, но очень приятный голос. «А вот и мой доктор, – сказал султан. – Я полностью доверяю ему и хочу, чтобы ты ему тоже доверяла». – «Тебе достаточно приказать», – ответила больная женщина. Затем султан постарался убедить ее дать мне пощупать ее пульс. Она протянула мне изящную, нежную, но совершенно изможденную руку, судя по которой эту женщину снедала тяжелая и, возможно, неизлечимая болезнь. После этого султан осведомился у меня, не желаю ли я посмотреть заодно и ее язык. Я сказал, что да, и он сам откинул шаль, которая скрывала ее голову. Такого красивого лица мне еще никогда не доводилось видеть. Оно несло на себе печать страдания. Его цвет был болезненно-желтым, а глаза по этой же причине лихорадочно блестели. После того как я завершил осмотр, султан опять накрыл лицо больной шалью. Тем временем в комнате появилась знаменитая армянка, с которой у меня произошла долгая и оживленная дискуссия. Она высказала мне свое мнение и дала мне свой совет. Тем временем от моего внимания не ускользнуло, что кто-то очень осторожно раздвинул внешние шторы и через крошечную щель сказал армянке: «Ты не знаешь, о чем говоришь. Пусть доктор придет ко мне». И только позднее я узнал, что это была мать султана. После того как мы вышли из комнаты, где находилась больная, султан отвел меня в ее покои, хотя сам он не стал туда заходить. Нас с армянкой отделял от матери Абдул-Меджида лишь занавес. Мы опять во всех подробностях обсудили курс лечения и состояние больной, причем спор был жарким. Армянка противоречила матери султана, сказав, что лечение, назначенное немецким врачом, не принесет больной никакого исцеления. Затем султан вывел меня из большого зала в маленькую комнату, о которой уже упоминалось выше, и поинтересовался моим мнением. Однако, каково бы ни было мое мнение, я не мог взять на себя одного всю ответственность. Поэтому я объяснил монарху, что хотя мой профессиональный осмотр благодаря его присутствию и был гораздо более детальным, чем позволял обычный этикет, все же я был не в состоянии поставить окончательный диагноз сию минуту и считал себя обязанным побеседовать с врачами, которые лечили больную до меня».

В другой записи, сделанной 16 сентября 1845 г., говорится: «Прежде чем меня отвели к султану, я встретился с Гамидом-беем, первым камергером, который сообщил, что мне опять будет предоставлена возможность посетить гарем. Он также посоветовал мне не упоминать в этот раз о моем отрицательном отношении к таким посещениям. Когда я предстал перед султаном, он сказал: «Я знаю, что это поручение вам не по душе. Вы опасаетесь по незнанию совершить нечто, что шло бы вразрез с этикетом. Вы также полагаете, что вам вряд ли удастся добиться успеха в лечении женских болезней. Кроме того, вы боитесь в случае неудачи вызвать мой гнев. Вам нечего бояться. Я уже доверился вам и знаю, что в худшем случае от ваших лекарств не будет никакого вреда. Если Аллаху будет угодно, они, возможно, даже излечат больную. Что касается других опасений, которые вы испытываете, то могу вас заверить, что в этом случае они необоснованны. Я не собираюсь на этот раз просить вас осмотреть молодую женщину, но отведу вас к моей матери, очень спокойной и рассудительной даме пожилого возраста. Она не будет испытывать по отношению к вам каких-либо предубеждений или мешать вам исполнять ваши профессиональные обязанности. Ее здоровье в последнее время сильно пошатнулось, и она почувствовала себя так плохо, что мы с ней даже плакали».

На глаза у него опять навернулись слезы. Он зашел внутрь гарема, но вскоре вернулся и сообщил мне, что его мать вышла на прогулку! Он предложил, чтобы я последовал за ней в сопровождении евнуха, которому было приказано представить меня старой султанше в качестве личного врача султана и попросить от его имени позволить мне взяться за ее лечение и, если необходимо, помочь мне преодолеть некоторые неловкие моменты, которые могли у меня возникнуть.

В кресле, стоявшем во дворе, я увидел женщину, закутанную в просторный и длинный халат. Ее лицо скрывала накидка. Я приблизился к ней, следуя за своим черным провожатым. Как только последний передал ей устное послание султана, она благожелательно приняла меня и пригласила сесть. Так как другого кресла или стула поблизости не оказалось, мне пришлось сесть прямо на плитки, которыми был вымощен двор. Я мог видеть сквозь полупрозрачную ткань накидки, как она покраснела от удовольствия, когда я объяснил цель своего прихода. Она отвечала на мои профессиональные вопросы спокойно, без смущения. Я заметил ее изящную, ослепительно-белую руку, а также то, что у нее были правильные черты лица, выражавшие ум и энергию, и очень стройная фигура. Этой женщине, родом из Грузии, на вид было около тридцати пяти лет. Она распрощалась со мной любезно и попросила меня приготовить необходимые лекарства моими собственными руками.

Затем она достала из кармана своего халата кошелек, туго набитый золотыми монетами, и отдала мне через евнуха.

Я поспешил назад к султану с докладом о состоянии здоровья валиде-султан. Он порекомендовал мне отнестись к его матери со всем вниманием и заботой, на какие я только был способен, тихо сказав: «Она не дерево, которое каждый год цветет и дает плоды. Однако я не хочу, чтобы ее постигла преждевременная смерть из-за неправильного лечения!» Он также поинтересовался, не собираюсь ли я дать его матери то же лекарство, которое я прописал ранее ему от совершенно иной болезни и которое оказало на него чрезвычайно благотворное воздействие. Султан добавил еще, что у европейцев всегда бытовало неправильное