ради следует признать, что в плен к туркам попало очень много женщин из Мореи. Однако к настоящему времени большая их часть выкуплена на пожертвования сострадательных христиан или же о них позаботились их собственные родственники в Венеции. Прекрасные невольницы, которые прислуживают знатным дамам или удовлетворяют различные прихоти вельмож, – это все девушки, приобретенные на невольничьем рынке в возрасте восьми-девяти лет. На их обучение были потрачены немалые усилия и средства. Они умеют петь, танцевать, вышивать и т. д. Чаще всего это черкешенки, и их хозяин никогда не продает их. Если он и делает это, то лишь в виде исключительного наказания за какую-то очень серьезную провинность. Если эти невольницы надоедают хозяевам, те либо дарят их друзьям, либо отпускают на свободу. Те, кого выставляют на продажу на невольничьих рынках, либо виновны в совершении какого-либо преступления, либо ни к чему не пригодны».

Сделав ряд саркастических замечаний о европейских писателях, специализирующихся на Турции, в особенности в адрес некоего мистера Хилла, леди Мэри продолжает:

«Также очень приятно отметить, как нежно и трогательно он и вся его писательская братия, сопровождавшая его в путешествии, живописуют ужасные условия, в которых живут турецкие женщины. По словам мистера Хилла, они находятся чуть ли не в тюрьме. В действительности же турчанки, возможно, более свободны, чем какие-либо другие женщины во вселенной.

Это единственные женщины в мире, которые проводят свою жизнь в непрерывных удовольствиях, будучи избавлены от любых забот. Все свое время они посвящают визитам, посещению бани, приятному наслаждению тратить деньги, как им вздумается, и изобретению новых мод. Любого мужа, который потребует от своей жены хоть какой-то умеренности в расходах, примут за безумца, поскольку предел ее расточительности определяют ее собственные прихоти. Его дело – добывать деньги, а ее – тратить их, и эта благородная привилегия распространяется даже на самых недостойных представительниц женского пола. Вы можете повстречать там человека, который торгует на улице носовыми платками с вышивкой. Он носит их в коробе за плечами, и можете представить себе, с каким трудом достаются деньги этому несчастному разносчику, и все же я уверяю вас, что его жена с презрением отвергнет любую одежду, если та не расшита золотом. У нее есть меха горностая и очень красивый набор драгоценных головных украшений. Они ездят за границу, когда и куда им заблагорассудится. Конечно же, у них нет общественных мест, где они могли бы собираться, за исключением бани, да и там они общаются только между собой. Однако в этом развлечении они находят огромное удовольствие».

И наконец этот ценный источник сведений, касающихся условий жизни в турецких гаремах в начале XVIII в., обнаруживает, что она забеременела, и причем не впервые. Эта англичанка сравнивает свою участь с тем, что выпадает на долю ее восточных сестер, оказавшихся в таком же положении. Она делает это в письме, адресованном некоей миссис Тистлтвейт:

«В этой стране женщины, состоящие в браке и не имеющие детей, пользуются гораздо большим презрением, чем у нас те, кто забеременеет до вступления в брак. У них существует понятие, согласно которому считается, что женщина перестает рожать в том случае, если она слишком стара для этого занятия, пусть даже ее лицо говорит об обратном, и это мнение заставляет здешних женщин изо всех сил стремиться производить доказательства своей молодости. При этом они не удовлетворяются естественными средствами, но прибегают к помощи различного рода знахарей, лишь бы избежать скандала, который возникает после того, как становится ясно, что та или иная женщина уже не может рожать по причине слишком немолодого возраста. Эти знахари часто оказываются самыми бессовестными шарлатанами, и обращение к ним иногда приводит к смерти женщин. Без всякого преувеличения могу смело утверждать, что все женщины, с которыми я познакомилась и которые были замужем в течение десяти лет, имеют двенадцать – тринадцать детей. А почтенные матроны хвастают, что они произвели на свет от двадцати пяти до тридцати детей. Уважение, которым пользуются женщины, напрямую зависит от количества детей, которых они родили. Когда они ожидают ребенка, то обычно говорят, что надеются, что Бог будет милостив к ним и на этот раз пошлет им двойню, а когда я спрашивала их, каким же образом они надеются прокормить такую ораву детей, какую они желают иметь, они отвечали, что половина детей все равно умрет от чумы, что обычно и происходит в действительности. Это, впрочем, не слишком тревожит родителей, чье тщеславие удовлетворено тем, что они произвели на свет столько много отпрысков.

Немалое восхищение вызывает та свобода от проклятия, насланного на женский пол, которой они, похоже, пользуются. На следующий день после родов они уже принимают гостей, а по истечении двух недельного срока сами отдают визиты, наряженные в новые платья и увешанные драгоценностями».

Однако вернемся к знаменитым турецким баням, о которых уже было сказано достаточно много, но от описания мисс Пардоу, данного сто двадцать лет назад, буквально захватывает дух. Оно начинается предложением в стиле Пруста[56]:

«В первые несколько мгновений я была в полном замешательстве. Тяжелый, плотный пар зеленовато-желтого цвета наполнял это помещение, и я чуть было не задохнулась; резкие гортанные крики невольниц, отдающиеся гулким эхом в куполах банных залов и способные разбудить даже сам мрамор, которым они были выложены; негромкий смех и шепот бесед их хозяек, сливавшиеся в неразборчивый, журчащий поток звуков; вид почти трех сотен женщин, одетых лишь частично, да и то в сорочки из тонкого полотна, настолько пропитавшиеся паром, что они полностью повторяли очертания фигур; невольницы, которые с озабоченным видом сновали туда-сюда с кипами полотенец, вышитых и с бахромой, на головах, с руками, сложенными на груди, так как от талии и выше они были совершенно нагими; стайки прелестных девушек, смеющихся, болтающих и освежающихся шербетом и лимонадом, уминая при этом цукаты и прочие сладости; ватаги веселых ребятишек, которым эта плотная, душная атмосфера, заставлявшая меня судорожно хватать ртом воздух, похоже, совершенно нипочем, и в довершение всего – внезапный взрыв хора голосов, выводящих одну из самых пронзительных и заунывных мелодий, которую подхватывает и бросает назад эхо, царящее в этом огромном помещении, делая этот назойливый шум достойным сатурналии[57] демонов; и все это, соединенное вместе, создавало картину некоей иллюзорной действительности, или фантасмагории, оставляя меня в сомнении: являлось ли то, что я наблюдала, реальностью или же плодом творчества моего помраченного ума.

Когда же, вдоволь насладившись пребыванием в этом помещении, они наконец отваживаются выйти в предбанник, ожидающие их там услужливые невольницы укутывают своих повелительниц в теплые чистые одеяния и поливают