Она не могла даже открыть рот, чтобы крикнуть и позвать филина, который наверняка спит.

Ужас заставил ее оцепенеть и даже не пытаться шевельнуться. Ей казалось, что нечто неведанное склонилось над ней, изучая ее под прикрытием древней магии.

Под покровом тревожной ночи она отчетливо почувствовала прикосновение.

– Ах! – дернулось что-то внутри.

В этот момент ее сердце ее сжалось. «Оно убьет ее! Убьет!», – шептало перепуганное сердце, пока она досадовала тому, как же ей удалось так глупо попасться!

Куда смотрел филин?

Он же всегда был начеку, предупреждая о любой опасности! Неужели его тоже окутало мороком?

Сразу вспомнилась ночница или полуночница, которая окутывает мороком спящую избу, пока расправляется с ребенком.

И сейчас василиса чувствовала себя таким же беззащитным ребенком.

Василиса отчетливо чувствовала, как чья-то рука ведет по ее щеке и спускается вниз, жадно прикасаясь к ее груди и дрогнувшему животу. Ей казалось, что она чувствует жаркое дыхание и даже кудри, которые скользят по ее лицу.

Может, Змий Огненный? Так она никого не теряла. С чего бы это ему явиться?

«Съест!», – подумала она, понимая, что под тяжестью чужих чар не способна даже пальцем пошевелить. А не то, чтобы закричать.

В тот момент, когда рука остановилась, она ощутила на своих губах холодное дыхание. Это всегда выдавало навьих!

Сейчас наступит ее конец. Перед ее глазами промелькнула вся жизнь. Залитые солнцем полянки, душистые, разгоряченные солнцем травы, сладкие от ягод пальцы, смех других девочек и строгий окрик ягини. Старая скамья, старинные книги, которые пугали и завораживали. «Их называют навьи…», – слышала она голос ягини, листая огромную книгу, пока другие василисы нетерпеливо смотрели ей через плечо. Она была самой младшей, самой балованной и самой любимой.

Сколько бы детей не прошло через руки ягини, скольких она не выпекала в печи, потчуя травами и окуривая терпким дымом, скольким она не вливала в рот горькие настойки, она всех любила одинаково. Но ее, самую маленькую и самую слабую, чуточку больше.

«Однажды ты вырастешь и займешь мое место. Себе оставлю!», – слышала она голос, пока костяной гребень расчесывал ее светлые, почти белые волосы, а ласковый шепот приговаривал, чтобы коса росла до пояса, а потом до пят.

Но не сложилось. Утонуло перышко, оставив людей лицом к лицу к неизведанной опасностью, которая сумела погубить предыдущую василису. И ей пришлось идти на ее место, отрывая от сердца и ясные поляны, и дремучие леса. Отдирать что есть мочи полюбившуюся серую мрачную избушку на столбах, чья крыша поросла мхом. Вынимать из сердца, словно нож, два исписанных древними символами столба между которыми клубился туман. И все это оставляло в душе рану.

Она вспомнила так же мимолетно, как перед самым ее уходом ночью, ягиня спускалась вниз. И стоя между двумя столбами, там, где клубился серый туман, что-то спрашивала.

Лишь мельком ей удалось увидеть едва проступающий облик девушки, вышедшей ей навстречу из тумана. Ягиня спрашивала, но девушка молчала, опустив голову. Покорно и безропотно, словно ужасно провинилась.

– Как ты могла, дитятко мое! – сокрушалась ягиня.

Но девушка из тумана не проронила ни слова.

– Так ты мне скажешь, что это было! – послышался скрипучий голос ягини.

В дымном мареве трав, окуривающих ее и избушку, она сама казалась не человеком, а порождением нави.

Но девушка молчала, зажимая на груди страшную рану. Она так же молча удалилась в туман, не проронив ни слова.

Все это промелькнуло в один миг, который показался вечностью. Затаившееся над василисой чудовище было так близко, что она чувствовала его дыхание.

И тут вместо оскаленной пасти, раздирающей плоть, холодных рук, крепко сдавливающих хрупкую шею, острых когтей, способных вырвать сердце из груди, она почувствовала легкое прикосновение губ к ее губам.

Прохладные губы ласково косались ее кожи, словно боясь разбудить. А потом раздвинули ее пересохшие губы таким жаром, словно пытаясь вынуть из нее душу.

Замерев в поцелуе, от которого кровь прилила к щекам, нечисть простонала.

Внутри все вздрогнуло, зашевелилось, повинуясь какой-то неведомой силе. Словно цепи, василиса разрывала морок, окутавший ее и… проснулась.

Она открыла глаза, видя, что за окном уже проблескивает рассвет, заглядывая в чистую горницу. На фоне рассветного неба на прялке дремал филин, нахохлившись, словно обиженный воробей.

Все вокруг было тихим, мирным и спокойным.

– Это сон, – прошептала василиса, а ее бледные щеки покрылись стыдливым румянцем.

– Что?! –проснулся и переполошился филин, открывая глаза и вертя головой. – Что?

– В комнате кто-то был, – прошептала василиса, опасливо потянувшись к посоху. – Навьи…

– Пфе… – фыркнул филин, отвернувшись. – Если бы был, то я бы почувствовал!

– Но ведь меня кто-то… – василиса внезапно запнулась, чувствуя, как стыдливый румянец заливает ее бледные щеки.

– Съел? – спросил филин, зыркая одним глазом. – Ногу отгрыз? Руку отжевал?

– Н-н-нет, – замялась василиса, чувствуя себя неловко.

– Видать приснилось чего! – вздохнул филин. – Ей приснилось, а мне, значит, спать не дают! Во дела!

– Меня поцеловали, – созналась василиса, касаясь своих губ руками. И ей почему-то было ужасно стыдно. Наверное, от того, что ей это… понравилось! Она бы никогда в таком не призналась, поэтому прятала румянец в темноте.

– Дожили! Мужики снятся! Эх! Значит, пока мне мышь снилась, тебе мужик какой-то снился? Да? – ревниво спросил филин, зыркая на нее светящимся глазом.

– Тут точно никого не было? – спросила василиса. Она уже не понимала, сон это был или явь…

– Да нет, пока ты спишь, тут и русалки хоровод водят, и чудеса, и леший бродит … – прыснул филин. – А потом с криком: «Твою мать! Проснулась!», они все разбегаются по разным углам. Спи, давай!

Остаток утра прошел тревожно. Стоило только чему-то зашуршать, как василиса тут же открывала глаза и дергалась. Проснулась она, когда за окном шумели ярмарки, и вовсю светило солнце.

– Надобно князю про зверя сказать, – вздохнула василиса. – И про купца. Ответ держать надо, а то подумает, что мы в бирюльки играем!

– О, а я бы сыграл! – усмехнулся филин, зевая и тряся головой. – Ненавижу раннее утро! Ну еще бы! Я же сова?

Василиса переплела косу, глядя на себя в мутное зеркальце. Украдкой она прижала пальцы к губам, вспоминая поцелуй. От неожиданного чувства внутри, ее бледные щеки покрылись стыдливым девичьим румянцем.

Она быстро повязала ленту на косу, поправила страшный кокошник и взяла свой посох.

– Ты куда это собралась с раннего утра? – спросил филин, пытаясь прийти в себя.

– К князю. Ответ держать! – гордо ответила василиса, вспоминая, что сама на службе княжеской находится.

– Смотри, ответ не урони по дороге! – вздохнул