Мы перешли на противоположную сторону набережной и там спустились к воде. Из проплывавшего мимо закрытого теплохода нас внимательно разглядывали кутавшиеся в пледы мозазавры. Некоторые надели шапки и завернулись в пледы по уши.

— Холодно им там, наверное, — сказал Ваня.

Мозазавры его не услышали и проплыли мимо. Никто из них не фотографировал — апатия охватывала даже туристов. На каменном подходе к воде пахло мочой и были разбросаны бутылки. Рядом валялись пластиковые стаканчики, и ветер сдувал их в реку.

Проплыл еще один туристический теплоход. Пассажиры снова нас рассматривали — двое подростков в капюшонах, натянутых на самые глаза, пинают в реку пивные бутылки.

— Ты когда-нибудь была в ротонде? — спросил Ваня.

Я подумала, что свидание у нас несколько необычное, и ответила:

— Нет, но папа что-то давно рассказывал. Что это?

— Жилая парадная с круглой лестницей. Мы ходили туда в прошлом году. Тебя не было?

— Нет. Кажется, в тот день мы ездили на этюды, — припомнила я.

— Знаешь, там один парень вошел в дверь под лестницей…

— И через пятнадцать минут вышел седым стариком! — перебила я его. — Какие еще байки знаешь?

— Еще можно написать на стене или колонне желание, и оно обязательно сбудется.

— Сто процентов?

— Сто сорок шесть.

— А маркер у тебя есть? — спросила я.

Ваня достал из кармана и показал мне черный маркер.

— Ты что, знал, что мы сюда пойдем?

— Допускал такую возможность.

Мы прошли совсем немного, дождались зеленого на переходе и оказались на Гороховой. С обеих сторон стояли два одинаковых зеленых дома.

— В одном доме ротонда есть, в другом — нет. Раньше, в восьмидесятых, тут тусовались рокеры. Ну, Цой там и другие. Панки.

— А-а, — протянула я. С роком я была знакома очень поверхностно.

Мы дошли до нужной арки, и Ваня набрал код. В обшарпанном дворе повернули налево, подошли к какой-то двери, и Ваня нажал на кнопку звонка. Дверь щелкнула и открылась. Мы вошли. Дорогу нам преградил молодой человек в тренировочном костюме и тапочках на босу ногу.

— Вход в ротонду платный.

Ваня протянул ему сто рублей. Консьерж помедлил, но бумажку взял.

— Вообще-то в это время по сто с каждого, но так и быть, пусть будет детский билет, — сказал он, пропуская нас вперед.

Мы вошли в обычную парадную — стены до половины выкрашены синей краской, в закутке у лестницы стоят коляски и велосипеды, у батареи — кошачьи миски с кормом и водой. Но лестница раздваивалась и, закручиваясь, уходила вверх, круглый купол поддерживали колонны, под синей краской угадывались старые надписи.

— Ротонда — самое мистическое место Петербурга, — раздалось за спиной. Мы оглянулись и увидели, что консьерж намерен провести экскурсию. — Один молодой человек зашел в комнату под лестницей и через пятнадцать минут…

— Знаем, знаем, — перебил его Ваня. — Мы не туристы.

Мы стали подниматься по лестнице.

— Говорят, по лестнице в ротонде в Петербург спустился сам сатана, — сказал консьерж нам в спину.

Мы не ответили и поднялись на второй этаж. Консьерж с видом человека, выполнившего свой долг, сел на подоконник и, прислонившись к окну, обложенному подушками и пледами, продолжил смотреть фильм на планшете. Он смотрел его без наушников, и до нас долетали звуки визжащих по асфальту шин и выстрелов.

— Что за чудак, — пробурчал Ваня.

— Как думаешь, это правда?

— Байки, — ответил он, заглядывая вниз.

— А вдруг, если дождаться полуночи, к нам спустится сам сатана? — спросила я, рассматривая крашеныеперекрашеные двери в коммуналки.

— Хочешь проверить? — он потянул меня к себе, но в этот момент у меня в кармане требовательно звякнула эсэмэска.

Я отстранилась и полезла в карман.

«Ты где?» — бесцеремонно спрашивала Мира.

«В Ротонде», — ответила я и положила телефон в карман.

Обняла его, пряча губы.

— Будешь писать? — спросил он, протягивая мне маркер.

Я взяла маркер и спустилась пролетом ниже.

— Писать на стенах запрещено, — раздался голос снизу.

— Я не пишу, — ответила я, и телефон снова брякнул.

«На Гороховой?»

«Да».

Поднялась на несколько ступенек выше, чтобы консьерж меня не видел, задумалась. Я загадывала желания два раза в году: перед тем, как лечь спать на Новый год, и перед тем, как задуть свечи на торте на день рождения. Всегда казалось, что чем сильнее чего-то хочешь, тем вероятнее это сбудется. Но слова консьержа придавали надежде какую-то мрачную окраску, фатальную неотвратимость, как любил говорить Никитин.

«Встретимся через 15 минут в шаверме справа от Сенной».

«Хорошо», — ответила я, написала желание и вернулась к Ване.

— Что загадала?

— Так, мелочи, — ответила я. — Мне нужно встретиться с Мирой на Сенной.

— Сейчас? — удивился он.

Я кивнула.

— Странное свидание, — сказал он, спускаясь. — Не хочешь пофоткаться?

— Не очень, — ответила я.

Мы попрощались с консьержем и вышли на улицу, где почти стемнело.

Мира ждала нас в тесном закутке, где с одной стороны вертелся истекающий жиром мясной стержень, с другой к стеклянной стене лепился узкий столик, заляпанный майонезом и залитый сладким чаем.

Мира сидела в самом углу, натянув капюшон почти до носа.

— Это кто? — Она бесцеремонно ткнула пальцем в Ваню.

— Друг, — ответила я и, увидев ее напряжение, добавила: — Он всё знает.

Мира отвернулась к столику.

— Я пару раз заходила в холл особняка. Помнишь, раньше, когда мы ходили к родителям, там была вахтерша?

— Зинаида Петровна.

— Не важно. В общем, сейчас там всё по-другому, но охранник всё равно есть. Знаешь, я подумала, что если…

— Если он такой же рассеянный, как Зинаида Петровна, — продолжила я ее мысль.

— И пустит нас внутрь.

— Но что мы сможем там сделать? Кабинеты, наверное, заперты. Оборудование под замком, компьютеры запаролены.

— Можно попробовать, — пожала плечами Мира, игнорируя недоумевающий взгляд Вани, который он переводил с меня на нее.

— И камеры слежения наверняка есть, — предположила я.

— Конечно, есть, даже снаружи, — подтвердила Мира.

— Нас же сразу найдут.