Зеркало вспыхнуло. Тухломон увидел заветный кабинет вглавной Канцелярии и Лигула. Начальник Канцелярии быстро писал в толстойбухгалтерской тетради с обтрепанными краями. Похожие тетради рассылались во всерезиденции мрака – отчеты упрямый горбун принимал только в них. Дописав доконца страницы, Лигул присыпал буквы песком, чтобы скорее высохли, инеторопливо стряхнул с пера кровавые капли.

– Ваша мрачность! Как я счастлив! – пропелТухломон.

Лигул сердито вскинул на комиссионера глаза и утонул вбесконечном умилении.

– Что-то последние недели тебя не видно, Тухломоша! ВТартаре не появляешься, не заходишь. Нехорошо. Загордился? – спросил Лигулс печальным укором.

Тухломон отлично разбирался в интонациях голоса. Ему сталожутко. Таким голосом говорят палачи, когда рассуждают, не пора ли менятьверевочку на виселице, и потомственные садисты. Тухломон подпрыгнул, прищелкнулножками и выразил желание появиться в Канцелярии прямо сейчас, немедленно, чтобылично облобызать плиты, по которым ступают ступни мудрого Лигула. Однако такогонезаслуженного счастья горбун ему не подарил.

– Рад, что ошибся. Вижу: ты знаешь свое место и готовработать, – сказал он сухо.

Тухломон перестал трястись. Такой голос Лигула былпривычнее.

– Помнится, ты сумел смазать флейту Дафны ядом и отнятьу нее силу. Это был полезный шаг в верном направлении, но всего лишьшаг, – сказал Лигул задумчиво.

Решив, что ему дают шанс угадать мысли руководства,комиссионер неуверенно пискнул:

– Убить светлую теперь ничего не стоит. Без маголодийона не очень-то и опасна! Ее охраняют Мефодий и Арей, но, если постараться,любой наемник из Тартара сумеет выбрать момент и…

Горбун скривился, точно услышал величайшую глупость.

– До этого я додумался бы и сам. Прикончить девчонку ирассориться с Буслаевым, с Ареем? Бросить их в объятия света, заставить мстить?Если уж зачищать, то зачищать русский отдел под корень, сразу.

Тухломон озабоченно запыхтел. Он тоже числился по русскомуотделу. Лигул правильно понял волнение Тухломона и ухмыльнулся.

– Плевать на девчонку! Меня волнует Мефодий. Егособственная личность давно должна была дать соответствующие ростки. У него быловсе – вседозволенность, окружение, громадные возможности. И что? К деньгам онравнодушен. К власти тоже. Ему не нравится, когда перед ним пресмыкаются. Он неполучает удовольствия от пыток. Нет, правда, он какой-то моральный урод! И приэтом он вбил в голову, что я, Лигул, его враг, и смотрит на меня, как на крысу!А ведь я ему друг! Настоящий, искренний!

Начальник Канцелярии закатил глазки, что не помешало емузорко воззриться на слушателей, проверяя, насколько те ему поверили. Тухломон иГервег синхронно изобразили на лицах негодование. Тухломон даже пустил изправого глаза слезу, но тотчас высушил ее, решив, что это перебор. Чего доброгоЛигул решит, что над ним издеваются.

– Может, моя ошибка в том, что я отдал его в обучение кэтому костолому Арею? Чему способен научить солдафон? Но Арей-то целикомпринадлежит мраку, хоть и любит порассуждать. Он думает, что мне неизвестна егоболтовня, что ее не записывают до последнего звука!

Горбун небрежно кивнул на что-то, чего не показывалозеркало. Скорее всего, на шкаф с папками.

– Пускай себе болтает! Болтовня о добре, которая непереходит в поступки, ведет к свету не больше, чем облизывание корешков умныхкниг в городской библиотеке! Потому я и послал его в Россию. В России болталивсегда, да только что толку?

Правильно восприняв начальственный оскал, Тухломошаподобострастно хихикнул. По его хихиканью всегда можно было определить,насколько он уважает того, с кем беседует. Если начальство было мелким (скажем,Мошкин или Ната), то, хихикая, Тухломон показывал проеденные зубки целиком,даже с деснами.

Хихикая в присутствии Мефа или Улиты (невелико начальство,да вспыльчивое!), Тухломон демонстрировал зубы полностью, но без десен. СЛигулом – с начальником самым важным и опасным – комиссионер даже губ неразомкнул, только вытянул их ниточкой. Так и клокотал с закрытым ртом, какчеловек, которого подташнивает в общественном транспорте.

– Нет, в России Арею самое место. За вычетом эйдоса(проклятый свет!!!) человеком здесь управляют либо ум, либо тело. Если тело, тосовсем просто. Это такая жрущая скотина, которая движется от кормушки ккормушке. Коровы, которые никогда не отважатся далеко отделиться от стада.Ничего они не боятся так сильно, как самостоятельного мышления. Заманить такуюскотину на бойню легче легкого. Знай разбрасывай приманку… Прекрасно, надежно,как по рельсам.

– А если ум? – спросил Тухломоша подобострастно.

Он был на седьмом небе, что с ним серьезно говорит самЛигул.

– Если только ум, без воли, без характера, человекполучается вялый, слишком гибкий, сегодня говорит одно, завтра другое, сам себяопровергает, мечется и в результате остается на месте. Если слишком долгодумать, очень скоро выясняется, что «за» всегда столько же аргументов, сколькои «против». Что беги, что на месте стой – все одно. Подходи к такому олуху –бери эйдос, и пусть потом сомневается, был у него эйдос или не было.

– Ну а третий путь? – жадно спросил Тухломон.

– Третий путь как раз то, что выбрал для себя этотпроклятый Буслаев. Железная воля, характер, определенность. Воля, котораяобуздывает ум, мешая ему стать разрушительным. Ум в ограничении ума, как это нисмешно. Та же воля обуздывает и тело, заставляя его работать, тренироваться,страдать и не разваливаться раньше времени. К телу отношение утилитарное, безнебрежения, но и без страсти. Нет, этот парень опасен! Опасен уже сейчас, хотяеще не определился, – сказал Лигул, впервые забывая проверить, какоевпечатление произведут его слова на слушателей.

На всякий случай Тухломоша закивал так усердно, что едва непотерял голову.

– Да, пока что Буслаев нейтрал. Он не принадлежит нимраку, ни свету, но кто знает, куда он повернет завтра? И это тот, кому ядолжен отдать опостылевшее бремя власти! Я так давно не бывал на свежемвоздухе! Как мне хочется выбраться из кабинета, подышать серными парами,пройтись по Тухлой Долине от Трещины Мертвецов к Впадине Гнили. Постоять увиселиц в Роще Самоубийц, послушать их нежный скрип!

Тухломон пошевелил пальцами ног. Этим единственнымнезаметным жестом он решился выразить сомнение, что Буслаева пустят порулитьмраком. Скорее уж рак на горе сам себя сварит и подаст с пивом, чем Лигулуступит хоть десять сантиметров трона.