Спиридович, уходя от министра внутренних дел, встретил директора Департамента полиции Васильева. Тот выглядел «довольно растерянным» и «проговорил что-то мало понятное». Васильев, убежденный монархист, следовал указаниям Курлова насчет полного бездействия и потворства восстанию с тяжелым сердцем. Когда комиссия Муравьева позже обвинила его в «пренебрежении служебным делом», это был еще мягкий приговор: директор Департамента полиции наблюдал происходящее преимущественно «из своего окна», даже не подходя к телефону, а вскоре вообще перебрался в укрытие. Выбор слов в его воспоминаниях, написанных впоследствии, все еще носит отпечаток его внутреннего конфликта[2303].

Вечером 25 февраля Совет министров впервые обсуждал положение в городе. Протопопов «сбивчиво»[2304] доложил о событиях и высказался — по инструкции Курлова — за роспуск Государственной думы и подавление беспорядков силой оружия. Теперь он недвусмысленно проводил внушенную ему Курловым точку зрения, что с выступлениями можно покончить только силой, и отдавал распоряжения, лишь подливавшие масла в огонь повстанческого движения[2305]. Оппозиция уже открыто подозревала его в намерении разжечь восстание провокационными силовыми мерами, чтобы потом, открыв перед немцами фронт, разгромить его с помощью вторгшихся германских войск. Правда, некоторые слухи, например о т. н. протопоповских пулеметах, вскоре оказались беспочвенными[2306]. Однако все поведение министра внутренних дел в критические февральские дни комиссия Муравьева охарактеризовала как «полную нераспорядительность, а с точки зрения действовавшего закона — преступную слабость»[2307]. Из показаний Протопопова, военного министра Беляева и генерала Хабалова комиссия вынесла впечатление, что «мало было сопротивления революционерам со стороны ведомства внутренних дел и военного управления. Протопопов даже куда-то скрылся и несколько дней пропадал бесследно»[2308]. Перед исчезновением министр не преминул в последнем, весьма пространном докладе заверить царицу, что причин для беспокойства нет и любая попытка восстания несомненно обречена на неудачу: русский народ революции не потерпит, трон и правительство могут с уверенностью смотреть в будущее[2309].

Этот доклад, а также знание об осуществляемой мирной инициативе побудили царицу возражать «против каких-либо крутых мер и особенно против стрельбы по демонстрантам»[2310]. Царь имел свои причины воздерживаться от применения военной силы: он не хотел отталкивать представителей союзников, которых обманывал, затевая тайные мирные переговоры, еще и стрельбой на Невском. Поэтому он не изменил общие инструкции Хабалову, который по уставу[2311] должен был обходиться без применения оружия, но 25 февраля телеграммой приказал ему «прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией»[2312].

Этот приказ толкуют как распоряжение о насильственной «ликвидации» беспорядков[2313], — тем искажая его суть, которая становится очевидна, если вспомнить о мирной инициативе царя. «Прекратить» означает «закончить», «остановить», «пресечь», а «ликвидировать» — разве что когда речь идет о коммерческих делах. Учитывая осуществляемую в это время инициативу, нет сомнения в том, что царь желал ненасильственного пресечения беспорядков, пока внутренняя обстановка в столице не разрядится сама собой благодаря заключению мира, и царица разделяла его точку зрения. Реакция генерала Хабалова доказывает, что и он понял приказ царя как требование бескровно покончить с беспорядками. Царская телеграмма его «хватила обухом», он «убит был — положительно убит» и спрашивал себя: «Как прекратить завтра же?.. Как мне прекратить? Когда говорили: „хлеба дать“, — дали хлеба, и кончено. Но когда на флагах надпись „долой самодержавие“, — какой же тут хлеб успокоит!» Хабалов счел приказ, если «быть откровенным и правдивым», в сложившейся ситуации невыполнимым[2314] и вечером 27 февраля телеграммой, которая пришла в Ставку ранним утром 28-го, уже после отъезда царя, доложил, что «исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог». Большинство войсковых частей, писал он, отказываются повиноваться, другие братаются с мятежниками и обращают оружие против оставшихся верными войск, которые понесли «большие потери». Мятежники овладели большей частью города, верные войска стянуты к Зимнему дворцу[2315].