В ранние утренние часы 1 марта на станции Малая Вишера произошло первое нарушение маршрута, чреватое серьезными последствиями. Около часа ночи здесь в головной свитский поезд вошел офицер собственного его величества железнодорожного полка и доложил своему командиру генерал-майору С. А. Цабелю, что станции Любань и Тосно захвачены революционными войсками с пулеметами, кажется, ротами лейб-гвардии Литовского полка, и рота, стоящая в Любани, уже сняла с постов людей железнодорожного полка. Сам он с трудом уехал оттуда на дрезине, чтобы сообщить о случившемся. Военные из поезда Б немедленно заняли телефон, телеграф и дежурную комнату станции Малая Вишера, выставили посты для ее охраны и перевели поезд на запасной путь, дожидаясь царского поезда А. Когда тот в 2 часа утра прибыл на станцию, они пошли в купе к дворцовому коменданту. Непосредственный подчиненный коменданта генерал-майор Цабель информировал его о захвате Любани и Тосно. После недолгого совещания, в ходе которого в качестве альтернативы предлагалось либо возвращаться в Ставку, либо искать помощи у Северной армии в Пскове, Воейков скрылся в салон-вагоне царя. Переговорив с ним с глазу на глаз, комендант «очень скоро» вернулся с повелением «следовать назад на Бологое, а оттуда на Псков, где находился генерал-адъютант Рузский». Царь отнесся к задержке «необычайно спокойно», считая ее «случайным эпизодом», который не помешает ему доехать до Царского Села в тот же день[2360].

Согласно позднейшему рассказу Воейкова, царь принял его «на две минуты». Воейков сообщил ему, что станция Тосно взята «революционными войсками, прибывшими из Петрограда», путь на Тосно занят и дальнейшее следование туда «безусловно нежелательно». Так как в Малой Вишере нельзя было стоять долго и вдобавок телеграф на Тосно не работал, Воейков рекомендовал ехать назад в Бологое, а оттуда в район, близкий к действующей армии, где движение предположительно пока не нарушено[2361]. Когда царь пожелал попасть «в ближайший пункт», где имеется аппарат Хьюза, ему сказали, что ближе всего Псков, в трех часах от станции Дно, а от Дно до Могилева с другим аппаратом Хьюза — восемь часов езды. После недолгого раздумья царь якобы приказал следовать на Бологое— Дно и повернуть к самому близкому пункту связи: «…мы через Дно проехали на Псков, где был ближайший юз [аппарат Хьюза]»[2362]. Из Пскова царь мог добраться до Царского Села по Варшавской дороге через Лугу и Гатчину, поэтому члены свиты полагали, что остановка там будет непродолжительной. После разговора с царем Воейков вышел «веселый» и сказал: «Мы едем туда [т. е. в Псков]…»[2363] Появившиеся впоследствии слухи, будто царь предпочел Псков возвращению в могилевскую Ставку по личным причинам, его тогдашний флигель-адъютант полковник А. А. Мордвинов, один из ближайших его доверенных людей в Ставке с 1915 г., опровергал как «совершенно далекие от действительности»: «К генералу Рузскому и его прежнему… начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу Его Величество, как и мы все, относился с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба, и наше прибытие в Псков явилось вынужденным и совершенно непредвиденным при отъезде»[2364].

Воейкова позже подозревали в том, что он нарочно перенаправил поезд именно туда[2365]. Он действительно доложил царю неполные сведения или, как минимум, поспешные выводы. Если уж дальнейший путь по Николаевской линии был «занят», поезд мог бы вернуться в Бологое и там перейти на короткую Виндавскую или Северо-Западную ветку, которая шла в Царское Село через Вырицу и которой с успехом воспользовался Иванов со своим эшелоном, уладив по дороге ряд инцидентов с революционными солдатами и агитаторами. Эта ветка привела бы его в Царское Село быстрее, чем крюк через Дно, так что, возможно, и аппарат Хьюза не понадобился бы. Подобный выход настолько напрашивался, что некоторые свитские и заместитель Воейкова в Царском Селе рассчитывали на него как на само собой разумеющийся[2366]. Однако неизвестно, указывал ли его Воейков. Поскольку он вдобавок «весело» и без дальнейших объяснений объявил о приказе ехать «назад в Бологое и оттуда в Псков»[2367], то навлек на себя подозрения в самоуправстве, а его поведение их только усилило. Так или иначе, царский поезд вернулся к Бологому и, не перейдя на Виндавскую дорогу, покатил дальше в противоположном западном направлении к Пскову, штаб-квартире Северной армии вблизи русско-германского фронта. Эта смена маршрута вошла в российскую историю как «роковое решение»: «Псков стал ловушкой, куда невидимая рука направила чересчур доверчивого монарха»[2368], а 1 марта — «проклятым и позорным днем для России»[2369].

Воейков не сумел рассеять подозрения насчет того, что он умышленно привез царя в Псков, ни в показаниях комиссии Муравьева, ни в последующих оправдательных записках. Наоборот, он и там, и там путался в противоречиях[2370]. В доказательство того, что путь через Любань действительно оказался закрыт, он ссылался на телеграмму Бубликова. Но та не имела никакого отношения к поездке царя и адресовалась исключительно железнодорожникам, а не революционным войскам. Бубликов узнал о маршруте царя, лишь когда тот «повернул обратно в Бологое», по мнению Бубликова тоже — «в надежде… проехать в Царское Село по Виндавской или Северо-Западным ж. д.» Тогда он распорядился, «чтобы его не пускали севернее линии Бологое — Псков», в случае необходимости разбирая пути[2371]. При существующих обстоятельствах, однако, подобное указание вряд ли удалось бы провести в жизнь, отчего у советника Бубликова по железнодорожным вопросам проф. Ю. В. Ломоносова сразу возникли сомнения: «Но насколько наши распоряжения будут исполняться на местах?»[2372] Впрочем, вопрос выполнимости на практике перед Бубликовым не встал: «эти мероприятия были уже не нужны», так как царь без его участия проехал из Бологого через Дно на Псков. Очевидец происходившего в Петрограде генерал П. А. Половцов позже высказал мнение, что, какими бы рассуждениями ни руководствовались Бубликов и Ломоносов, роли они не играли. Члены думского Временного комитета и Совета, по его словам, «очень внимательно» следили «за передвижениями царя», но приказали «ничем не стеснять эти передвижения, особенно, если государь пожелает ехать в Петроград или в Царское. Даже на этот случай послали в Лугу восстановить испорченный там путь»[2373].