Ужин был подан знатный – зажаренные цесарки, отличный гусиный паштет, пышные пироги с рыбой и много вина, но Монтелеони и не притронулся к еде, лишь осушал кубок за кубком, не останавливаясь, при этом, когда подносил вино ко рту – рука несколько раз дрогнула, отчего на белоснежных кружевных салфетках появились рубиновые капли. Волнение графа было заметно и невооруженным глазом, но опытный в вопросах ведения беседы Ванди деликатно молчал, ожидая, когда дож сам заговорит о причинах своего столь необычного состояния.

– Ванди, я не могу поверить, что сегодняшний день наступил…  – наконец, не выдержал граф и поднял кубок, – Выпьем же, мой друг, выпьем за нашу необычайную удачу! Сегодня схватили предводителя мятежников! Того, за кем охотились так долго! И Маринелла Д’Алесси наконец-то моя… Я столько мечтал об этом, но даже и думать не смел, что она окажется вот так, целиком в моей власти, когда никто из многочисленных влиятельных друзей, что вереницей окружали ее, не позволяя подступиться, не даст и гроша за ее жизнь… Теперь, когда она преступила законы Республики, ее судьба зависит лишь от меня. Потому я и увез графиню сюда так поспешно. Если бы мы остались в Венеции, Великий дож судил бы мятежников. Им бы не избежать тюрьмы, а может, и смерти. Я ничего не смог бы сделать.

– Господин, ума не приложу, чем эта женщина приворожила вас, – заметил между тем Ванди осторожно. – Вы – виднейший деятель Венецианской республики, непревзойденный военачальник, один из светлейших умов на всем Средиземноморье! Вы – дож, позвольте напомнить, избранник народа и практически наместник бога на Земле! А она – всего лишь какая-то мятежная испанка!

– Не знаю…  – Монтелеони вздохнул, – Понимаю, друг мой, что вы правы во всем. Я люблю и ненавижу ее одновременно. Будто потерял рассудок. Не могу думать ни о ком другом, с тех пор, как увидел ее! Другие женщины словно перестали существовать. Проклятый Альварес свел меня с ней и сломал мою жизнь. Чтоб ему вечно гореть в аду после смерти!

– А я предлагал пустить на дно парочку его кораблей, – мимоходом заметил Ванди. И Монтелеони усмехнулся.

– Так дела не делаются в политике, – ответил он.

– Всегда можно свалить это на пиратов, – Ванди сделал глоток и закатил глаза к потолку, вино было божественным!

– Это уже лучше, – Монтелеони одобрительно кивнул и тоже приложился к напитку.

– Я вижу, как горят ваши глаза, когда вы говорите о ней, – быстро добавил Ванди, после чего повисло молчание. Граф надолго задумался, осушил еще пару кубков, деликатный гость тактично не перебивал его мыслей, а после Монтелеони продолжил, как если бы говорил, обращаясь не к собеседнику, а к себе самому:

– Самое страшное, Джузеппе, что если бы сейчас она полюбила меня, если бы открыла свое сердце, признаюсь, я проявил бы малодушие и простил ей этот ужасный мятеж. Простил бы побег заключенных, и то, что она преступила мою волю, поступив по-своему… Я простил бы ей что угодно, даже измену и предательство… В ней столько страсти и отваги! Ты бы видел, как она сражалась с моими солдатами и как гордо держалась потом! И какая красота! Другой такой нет в мире…

– Довольно! – впервые в жизни Ванди позволил себе прервать своего господина. – Выпейте еще вина, граф, и идите к ней! Не ждите больше!

С этими словами Ванди поднял бокал, Монтелеони последовал его примеру, бросив на своего собеседника взгляд, исполненный благодарности, что случалось с ним нечасто. А после – все-таки помедлил, он боялся идти в конюшню, боялся увидеть ненавидящий взгляд Маринеллы, но одновременно с этим жаждал сломить сопротивление девушки, подчинить мятежную графиню своей воле, и два этих чувства боролись в нем, сражаясь в непрекращающейся жестокой битве, словно ангел и демон, но победа все ж осталась за демоном – ему помогали выпитые бутыли отличного вина и одобрительные слова Ванди, и потому граф поднялся, еще раз благодарно сжал руку своего поверенного, после чего покинул особняк и направился в сторону конюшни.

Ванди в глубине души желал, чтобы граф поскорее получил свою Маринеллу, успокоился и снова стал таким, как прежде. С его ледяным спокойствием, с его уверенностью, силой, он являлся надежной опорой в такой хрупкой конструкции бытия. А теперь помешался на этой женщине и был сам не свой! К этому же стремился и сам Монтелеони, но сердце его билось неровно, пропуская удары, когда он шел к конюшне, где держали пленницу. Что она скажет ему? Как поведет себя? Что если он не осмелится приблизиться к ней, ведь он так долго боготворил ее… Но теперь она уже не та графиня, что была во Дворце дожей, не та, что танцевала с ним на балу. Нет, теперь Республика больше не защищала ее. Теперь эта женщина вне закона, и ее жизнь больше ничего не стоит. Она не заслуживает ни его внимания, ни сочувствия, ни любви. К тому же она посмела плюнуть ему в лицо!

В темноте он наткнулся на что-то, лежащее на земле, перешагнул, потом изумленно обернулся, когда понял, что это  –  неподвижное тело охранника. Монтелеони опустился на землю, дотронулся рукой до шеи стража – жив. Но без сознания. Что здесь случилось? Словно обезумев, он кинулся в конюшню, распахнул двери и увидел лишь пустые стойла, а приблизившись – еще и обрывки веревок, темневшие на золотистой соломе.

Не помня себя от ярости, он бросился на колени, схватил эти веревки, и из его уст послышались чудовищные проклятья, бессвязные, бессмысленные, а когда рассудок вернулся, Монтелеони отчетливо произнес, поднимая глаза к ночному небу:

– Клянусь, кто бы ни был их освободитель, хоть бы сам сатана, он дорого заплатит мне за содеянное! Пусть Бог будет свидетелем моей клятвы! Двоим нам не жить в этом мире!

И он снова погрузился в пучину отчаяния и безысходности, не зная, как пережить постигшее его разочарование. Но после собрался с силами и, попытавшись хотя бы выглядеть спокойно, вернулся в дом, где сообщил Ванди о случившемся и приказал поутру собирать солдат для похода. Он не оставит это безнаказанным. Он найдет мятежников, отыщет того, кто посмел освободить пленников. Отыщет беглого Предводителя и отправит в петлю. И разумеется, он найдет Маринеллу Д’Алесси. Но теперь больше не будет даже думать о благородстве! Нет, теперь эта мятежница заплатит за все, она должна была понимать последствия, прежде чем связалась с пиратами! А разбойнице – разбойничья участь. Он был готов назвать ее своей женой, когда она была просто бедной испанкой, закрыть глаза на ее сомнительную помолвку, на побег и странные капризы. Хотел ввести ее в высшее общество, где она могла бы со временем стать супругой Великого дожа, если он таковым будет однажды. Но нет, она выбрала пойти за бродягами и ворами, как знать, не путается ли она еще и с тем самым Предводителем? При мысли об этом Монтелеони снова ощутил бессильное отчаяние и до рассвета не мог уснуть, меря шагами свои покои, не в силах дождаться, когда отряд будет готов выступать.

А тем временем, у дерева, одиноко растущего посреди зеленеющего поля, мирно паслись три лошади. Венсан, Барт и Маринелла сидели под его раскидистой кроной, ожидая, когда рассветет и можно будет продолжить путь.

– Одного не пойму, как ты нашел нас? Откуда узнал, где мы? – в сотый раз спросил Предводитель, обращаясь к Барту.