В ответ Наталья Ильинична высокомерно объявила, что Настенька живет-поживает прекрасно и что ребята стажируются с ней все такие хорошие, особенно один мальчик, Щугарев, чей папа в госбезопасности не последняя пешка, они, кстати, очень, очень дружат, дай бог, чтобы нечто большее между ними завязалось… Что Земцев, конечно, не звонит, до того ли ему, бедному, телевизор же смотрите, новости по первому каналу, и знаете, конечно, что сейчас в государстве происходит, все кверху дном и вверх дыбом… Но он, благодетель наш и покровитель, твердо обещался при первом удобном случае привезти самого президента (именно так!) к Андрею Дмитриевичу на завод. Ввиду скорого приезда правителя, который, разумеется, не откажется стать посаженым отцом на свадьбе Настеньки с тем самым кагэбэшным сыночком, надо неустанно готовиться к визиту и заранее составить список свадебных гостей, потому что всякую шушеру рядом с президентом за стол не посадишь, случай не тот… А кого приглашать, кроме кагэбэшного генерала, Наталья Ильинична даже и не знает, растерявшись от важности момента…

Разве Сережу только, Настенькиного давнишнего друга, а?

Тут Баранов от полноты чувств совсем рассиропился и, слюняво приникнув к полновластной ручке Наталье Ильиничны, пообещал ей свою верность, и дружбу, и всемерное споспешествование, и вспомоществование… Он так долго прощался с ней в дверях, заверяя в своих лучших чувствах, что супруга с трудом вытащила его из квартиры.

Помирились.

«Как часто наши друзья на поверку оказываются врагами, — скажет Настя много лет спустя, когда очередной телевизионный сюжет наведет ее на грустные воспоминания. — Говорят, что цена человека определяется количеством его недругов. Например, у героини нашего следующего сюжета врагов не было совсем…»

Не то что у нее, Насти.

Глава 6

Их было пятеро, молодых перспективных ребят, а заокеанская стажировка должна была превратить этих беспомощных провинциальных телепузиков в зубастых телевизионных волков.

Америка Насте показалась скучной, тогда как ее товарищи, дальше Прибалтики сроду не ездившие, были упоены знакомством со страной и ее диковинными порядками. Плотниковой же, и в Европах бывавшей, и с детства присмотревшейся к завлекательной иноязычности, здесь жилось совсем невесело.

Кем она тут была? Смазливая стажерка, принеси-подай, посмотри да промолчи… Не то что дома! Дома ее узнавали на улицах, ей оказывали знаки внимания, — это было своеобразным подтверждением того, что жизнь продолжается в нужном ключе, что она по-прежнему самая лучшая и самая любимая, как было всегда, с самого детства, от самых истоков, как всегда должно быть…

Но за океаном моральная подпитка домашнего очага вдруг исчезла. Настя внезапно оказалась одна, как будто голая, как будто даже голодная — без нянюшкиных блинков, без битком набитого холодильника, без молений о еще одном съеденном кусочке, без тревоги за слабый аппетит, без волнений насчет бледненького по неизвестной причине личика, без тревожных вопросов, все ли в порядке с пищеварением, не надо ли таблетки… Защитное действие родительского силового поля вдруг прекратилось, а действовать по своему уму Настя не очень-то умела.

Ошибочно приняв пятерку стажеров за свою новую, временно даденную ей семью, она потребовала от них того, что с рождения требовала от близких, — любви, обожания, заботы, помощи. Все это было ей поначалу предоставлено, вследствие инерции той жизни, в которой девушка числилась безусловной мегазвездой и в которой ее влияние не подлежало оспариванию.

Дело в том, что до своего отрочества Насте удалось избегать комарино-тараканьих пионерлагерей, переполненных детских больниц, зимних санаториев — того, что дало бы почувствовать ей собственную ординарность, внушило бы девочке понятие здорового коллектива, научило бы кусаться и царапаться — своими, а не мамиными-папиными зубами и когтями. Но пионерлагерь в Настиной биографии присутствовал в виде элитарного Артека, где быт детей был так прекрасно организован, что у тех не оставалось сил на жестокую детскую вольницу; больница фигурировала в виде приходящего старичка профессора, который, осмотрев девочке горло, восклицал: «Прекрасное горло!» — а потом, выписав рецепт, просил умоляюще: «Вы уж это лекарство достаньте, пожалуйста… Дефицитное — но девочке надо», а Настина мама снисходительно успокаивала доктора: «Достанем непременно, не беспокойтесь». В юности Настя была лишена студенческого общежития, его разнузданной, вахлаческой свободы — шмотки общие, еда — кто быстрее съест, кавалер — какой кому достанется! Студенческое, вне родительского дома житье она воспринимала как тайное убежище, как символ независимости от родителей, как место для наслаждения запретным — запретными песнями, запретным сексом, запретным «плодовоягодным», запретными сигаретами. От общежитских подружек было так приятно возвращаться в уютный любящий дом, где не было явных ограничений, зато существовала невозможность «моветона», который включал в себя тот же секс, не освященный брачным свидетельством, те же сигареты, то же «плодовоягодное», ту же еду в неурочное время суток и то же песенное горлопанство под гитару…

На стажировку поехали пятеро ребят: Витя Щугарев, вышеупомянутый кагэбэшный сынок, на влияние которого так уповала Наталья Ильинична, кудряво-кукольная Лиза, тихоня Веня Борчин, невзрачная Светка, не конкурентка, взятая в стажеры лишь для количества, для круглой пятерки. Ну и, понятно, признанная звезда, она, Настя…

Девушек поселили отдельно, в крошечной студийной квартирке. По своей привычке быть запевалой Настя сразу установила в доме железный порядок — когда надо вставать и ложиться, смотреть телевизор, завтракать. Поначалу ее приказы худо-бедно выполнялись, однако уже через какие-нибудь пять-шесть недель заокеанское братство, точнее, сестринство развалилось, дав трещину. Лизка, встав в оппозицию Плотниковой, снюхалась с подозрительной Светкой, с которой Настя вступила в нежелаемую, но неизбежную конфронтацию, правда, позже на ее сторону перешел Витя Щугарев, а Борчин был — ни рыба ни мясо, ни вашим, ни нашим.

Уклад маленькой коммуны был анархично-беспорядочным: спать ложились под утро, если вообще ложились, смотрели не TV-новости, полезные для профессионального успеха, а дурацкие мультфильмы, из тех, что ниже пояса. Каждый питался наособицу, как заблагорассудится, по кухне дежурить никто не хотел, в основном пробавлялись полуфабрикатами… Настя жестоко страдала оттого, что все идет не по задуманному, — девчонки курят в постели, оставляют огрызки на столе, часто матерятся и визгливо, в голос, смеются в три часа ночи, пока сосед-латинос не примется барабанить в стену, грозя полицией.

«Плебеи, совок!» — соглашательски шипел Щугарев по адресу разбитных подружек, отчего девушке казалось, что она обрела в лице Вити некий суррогатный заменитель своего прежнего мира. И если это подразумевало между ними постельные отношения, впрочем достаточно редкие, торопливые, когда соседки сматывались по своим