– Где жандармский участок, помнишь?

Вероника закивала. Сегодня они проходили мимо, она приметила вывеску.

– Беги туда, спроси сеньора Лопеса… Ах да, ты же не знаешь по-испански! Ладно, погоди.

Максимов пошарил в карманах, вынул клочок бумаги, огрызок карандаша и нацарапал несколько строк. Спасибо Аните: живя с ней, худо-бедно овладел языком Дон Кихота. Сунул записку Веронике.

– Ничего не говори, просто передай это первому жандарму, которого встретишь. И возвращайся сюда. Покажешь им дорогу. А я останусь, постерегу этих…

Вероника, хотя и опасалась за судьбу хозяина, не преминула воспользоваться возможностью покинуть опасное место. Максимов направил ее не по дороге, где ее могли заметить из окон разбойничьего пристанища, а через сад. Дождался, пока Вероника удалится на достаточное расстояние, и вновь перебрался ближе к дому. Намерения были таковы: дождаться подкрепления в лице подчиненных сеньора Лопеса и захватить всю ватагу разом. Ну, или, по крайней мере, всех тех, кто находился сейчас в доме. Уж тогда у полиции Аранжуэца не останется сомнений в том, что все происходившее с Кончитой не являлось плодом больной фантазии.

Важно было до прихода жандармов не дать разбойникам удрать. Сумерки становились все гуще, и Максимова терзали опасения, что под их покровом добыча может дать тягу из-под самого носа. Люди, скрывавшиеся внутри заброшенного дома, переговаривались тихо, он не мог более разобрать ни слова, но, судя по интонациям, шла сердитая перебранка. Очевидно, старуха все еще спорила с остальными по поводу размеров платежа. Максимов желал, чтобы этот спор затянулся.

Но внезапно из-за трухлявых стен донесся уже однажды прозвучавший вскрик, полный боли и мольбы. Максимов вскинулся, вынул из кармана револьвер. Вслед за вскриком голос – женский, чистый, однако дрожавший от страха – ясно вымолвил:

– Отпустите меня! Я ничего не знаю!

– Заткнись! – последовал окрик пошлой девицы (ее Максимов определял без труда). – Лежи и молчи, если не хочешь, чтобы Пепе тебя прикончил.

– А и правда, – встрял сиплый, – пристрели ее, Пепе! Или дай я сам… – что-то клацнуло, – она давно уже мне надоела.

– Убери оружие, болван! – осадила его сеньора Лусия. – Мы прикончим ее, если нас накроют. Но прежде она должна нам все рассказать.

– Мы валандаемся с ней целую неделю и ничего не добились. А все потому, что вы запрещаете допросить ее как следует. Хотите, я поговорю с ней по душам? Через пять минут мы будем знать все, что нам нужно.

Едва отзвучала эта угроза, как послышался звонкий хлопок – еще одна оплеуха. Теперь уже Максимов знал, что бьют ту самую девушку, что давеча просила о пощаде. Она тонко взвизгнула и заскулила, как щенок, которого жестокий прохожий пнул окованным сапогом.

Волна праведного гнева подняла Максимова, оторвала от волглой травы и толкнула ко входу в дом.

– Сдавайтесь! – загремел он во все горло. – Вы окружены!

Дал предупредительный выстрел в воздух и заколотил рукояткой револьвера в дверь. Последняя оказалась на диво крепкой и была заперта изнутри, поэтому не поддалась ни на дюйм. Зато нежданное явление чужака вызвало переполох внутри дома. Там забегали, принялись что-то выкрикивать, дважды бабахнули сквозь стену. Максимов ожидал этого и предусмотрительно укрылся за толстым столбом, подпиравшим навес над крыльцом. Высунув из-за укрытия руку, выстрелил сам. Целил снизу вверх, не на поражение – чтобы не задеть ту, ради кого обнаружил свое присутствие.

Он отдавал себе отчет в том, что имеет мало шансов победить в завязавшемся бою. Сколько человек в доме? Допустим, старуху и похабную девчонку можно не считать. Но есть Пепе (по-видимому, тот самый живописец, которого спугнула с холма Анита) и еще какой-то сиплый. И все, безусловно, вооружены. Надежда на успех заключалась лишь в том, что они не знали, сколько человек ломится в их жилище. Максимов схватил с земли камень и швырнул его в оконный проем, высадив стекло. Сию же секунду выпустил пулю в соседнее окно и прокричал, постаравшись изменить голос:

– Romper la puerta, chicos![3]

Суматоха в доме усилилась, загрохотали беспорядочные выстрелы. Гвалт и канонада не помешали Алексу расслышать, как опять вскрикнула несчастная девушка.

Осознав, что дальнейшее промедление недопустимо, он разбежался и налетел на дверь. Она захрустела, но не поддалась. Разбежался еще раз и двинул со всей силы. В ушибленном плече полыхнула боль, но он не обратил на нее внимания. Чертова дверь перекосилась, но все еще преграждала путь в дом, где вмиг затихли все звуки – не слышно было ни топота, ни голосов, ни пальбы. Тишина испугала Максимова, он сжал револьвер двумя руками и, прицелясь, выстрелил туда, где с обратной стороны должен был находиться засов. Полетели щепки, и дверь с противным скрипом отворилась.

Максимов перескочил через порог и окунулся в темень, едва разбавленную серым вечерним светом, сочившимся в окна с улицы. Сторожкое злое безмолвие обволокло со всех сторон. Нарушало его только потрескивание чего-то, горевшего в печи в углу комнаты. Максимов свернул туда, распахнул, обжигаясь, железную дверцу. Из отверстой топки потянуло смрадной гарью. Максимов разглядел среди языков пламени листы бумаги, сумел выдернуть один. Это оказалась карта, нарисованная от руки и испещренная пометками. Разглядывать ее было некогда, требовалось в первую очередь отыскать бандитов и их жертву.

Максимов увидел в сполохах огня, трепыхавшегося в печке, трость на полу. Не составило труда узнать ее – эта трость принадлежала сеньоре Лусии и была, по всей вероятности, брошена второпях. Максимов подцепил ею кусок тряпки, горевшей вместе с бумагами, вскинул трость над головой, как факел, и осветил небольшое помещеньице.

Взгляд сразу приковало тело девушки, лежащее в углу и похожее на сломанную куклу: голова неестественно запрокинута, одна нога подвернута под другую, а руки сведены за спиной. Глаза прикрывала тугая черная повязка. Девушка, одетая в изодранное, покрытое пятнами грязи платье, казалась неживой, по ее виску полз багровый ручеек. Максимов бросился к ней и споткнулся о твердый предмет, который загромыхал по доскам пола. Что это? Старый гладкоствольный пистолет Мортимера. Разряжен, из дула несет пороховой гарью. Максимов повертел его, сунул за пояс как трофей и, подбежав к неподвижной девушке, схватил ее за обнаженное запястье. Кожа была теплой, под ней пульсировала жилка.

– Жива!

Он поднял руку с тростью-факелом повыше. Свет желтыми лохмотьями заполоскался на прокопченных стенах. Кроме бедняжки, пребывавшей в глубоком обмороке, в комнате не оказалось никого. В углу за печью стояла грубая лестница, ведущая к открытому черному лазу. Максимов, держа револьвер на изготовку, поднялся по перекладинам, сунул в лаз трость с горящей тряпкой. Ожидал услышать выстрелы, но дом продолжал хранить гробовое молчание.

Поднявшись осторожно на чердак, Алекс убедился, что негодяи ускользнули. Об этом недвусмысленно говорила распахнутая дверца, к которой снаружи была приставлена еще одна лестница, упиравшаяся в землю в двух шагах от реки. Максимов обошел весь чердак, но обнаружил лишь лоскут пестрой материи, зацепившийся за гвоздь, который торчал из дверного косяка.