Она все потеряла. Ни фабриаля, чтобы защитить семью, ни ученичества, чтобы познавать мир. Ни Кабзала. Впрочем, он-то ей никогда не принадлежал.

Солнечный свет снаружи потускнел и погас, а она все плакала и плакала. Никто не пришел ее проведать.

Всем было на нее наплевать.

Год назад

Каладин тихонько сидел у окна в приемной штаба Амарама и смотрел на лагерь снаружи. Деревянное строение состояло из десятка частей, которые разбирали и перемещали с помощью чуллов. Он видел место, где раньше располагался его отряд. Теперь их палатки отдали другим отрядам.

У него осталось четыре человека. Четверо из двадцати шести. И его называли счастливчиком. Его называли Благословенным Бурей. Он даже начал в это верить...

«Я сегодня убил осколочника, — напомнил он себе, пытаясь превозмочь оцепенение. — Как Ланасин Крепконогий или Ивод Отмечатель. Я это сделал. Я его убил».

Наплевать.

Каладин скрестил руки на деревянном подоконнике. Стекла в окне не было, и он чувствовал легкий ветерок. От одного шатра к другому летал спрен ветра. Комната за спиной Каладина щеголяла толстым красным ковром и щитами на стенах. Также имелось несколько деревянных стульев с мягкими сиденьями, вроде того, на котором устроился он сам. Это была «малая» приемная штаба, размерами превосходившая весь его дом в Поде, включая хирургическую комнату.

«Я убил осколочника, — вновь подумал он. — А потом отдал клинок и доспех».

Этот поступок, скорее всего, был самой грандиозной глупостью из всех, что когда-либо совершались в этом мире. Став осколочником, Каладин сделался бы важнее Рошона... да что там, важнее Амарама. Он бы смог отправиться на Расколотые равнины и сражаться в настоящей войне.

Никаких больше приграничных свар. Никаких никчемных светлоглазых капитанов из провинциальных семейств, обиженных, что их не взяли на Равнины. Ему бы не пришлось беспокоиться о ботинках, натиравших ноги до кровавых мозолей, баланде с привкусом крема на ужин или о других солдатах, горевших желанием подраться.­

Он бы смог разбогатеть. И все отдал — просто так.

Но даже от мысли о том, чтобы прикоснуться к тому клинку, его по-прежнему выворачивало наизнанку. Он не желал богатства, титулов, армии или даже хорошей еды. Каладин хотел вернуться и защитить тех, кто ему доверился. Зачем погнался за осколочником? Надо было убегать. Но нет, он настоял на том, чтобы напасть на этого осколочника, забери его буря.

«Ты защитил своего великого маршала, — сказал он себе. — Ты герой».

Но почему жизнь Амарама стоила дороже жизней его людей? Ка­ладин служил Амараму, потому что тот вел себя с честью. Во время Великих бурь он укрывал в своем штабе копейщиков. Заботился о том, чтобы солдат хорошо кормили, и как следует платил им. Маршал не обращался с ними как со слизью.

Впрочем, позволял своим подчиненным делать это. И нарушил обещание оберегать Тьена.

«Как и я. Как и я...»

Внутри у Каладина все сжималось от угрызений совести и печали. Лишь одна вещь оставалась четкой, как пятно яркого света на стене в темной комнате. Он не хотел иметь ничего общего с этими осколками. Не желал к ним даже прикасаться.

Дверь распахнулась, и Каладин повернулся, не вставая со стула. Вошел Амарам. Высокий, стройный, с волевым лицом и в длинном мундире темно-зеленого цвета. Он опирался на костыль. Каладин окинул критическим взглядом шины и бинты на его ноге. «Я бы сделал лучше». Он бы еще настоял, чтобы пациент не вставал с постели.

Амарам беседовал с одним из своих бурестражей, мужчиной средних лет с окладистой бородой и в совершенно черных одеждах.

— ...зачем Тайдакару так рисковать? — говорил Амарам, понизив голос. — Но кто еще это мог быть? Духокровники становятся все более наглыми. Надо разобраться, кем он был. Мы что-то о нем знаем?

— Веденцем, светлорд, — ответил бурестраж. — Я его не знал. Но я с этим разберусь.

Амарам кивнул и больше ничего не сказал. За ними явилась группа светлоглазых офицеров, один нес осколочный клинок на лос­куте чистой белой ткани. Следом вошли четверо выживших солдат из отряда Каладина: Хэв, Риш, Алабет и Кореб.

Каладин поднялся, борясь с сильнейшей усталостью. Амарам оставался у дверей, скрестив руки, пока не вошли еще двое и не заперли их. Эти последние были также светлоглазыми, но низкого ран­га — офицеры из личной гвардии Амарама. Они тоже сбежали с поля боя?

«Это был умный поступок, — подумал Каладин. — Умнее, чем то, что сделал я».

Амарам, опираясь на костыль, изучал юношу светло-карими глазами. Светлорд и его помощники совещались несколько часов, пытаясь разобраться, кем был этот осколочник.

— Сегодня ты повел себя очень храбро, солдат, — сказал Амарам Каладину.

— Я... — Что бы ответить? «Лучше бы я позволил вам умереть, сэр». — Спасибо.

— Все остальные сбежали, включая мою личную гвардию. — (Двое у дверей пристыженно опустили глаза.) — Но ты бросился в атаку. Почему?

— Я как-то не успел подумать, сэр.

Амарама этот ответ не удовлетворил.

— Тебя зовут Каладин, верно?

— Да, светлорд. Из Пода... Припоминаете?

Амарам растерянно нахмурился.

— Ваш кузен Рошон там градоначальник. Он записал моего брата в армию, когда вы явились, чтобы провести вербовку. Я... я пошел вместе с братом.

— Ах да. Кажется, я вспомнил. — О Тьене он не спросил. — Ты все еще не ответил на мой вопрос. Зачем ты бросился в атаку? Ведь не ради осколочного клинка. Его ты отверг.

— Да, сэр.

Стоявший поблизости бурестраж вытаращил глаза от изум­ления, словно не веря, что Каладин отказался от осколков. Солдат, что держал клинок, то и дело поглядывал на оружие с восхище­нием.

— Почему? — спросил Амарам. — Почему ты так поступил? Я должен знать.

— Он мне не нужен, сэр.

— Да, но почему?

«Потому что он сделает меня одним из вас. Потому что я смотрю на это оружие и вижу лица людей, которых его обладатель убил так небрежно.

Потому что... потому что...»

— Я не могу ответить, сэр. — Каладин вздохнул.

Бурестраж, качая головой, подошел к жаровне и начал греть ­руки.

— Послушайте, осколки принадлежат мне. Ну а я решил отдать их Коребу. Он выше по рангу, чем остальные мои солдаты, и лучший­ боец. Другие трое поймут. Кроме того, Кореб о них позаботится, когда станет светлоглазым.