В исторической перспективе возникает вопрос: как так вышло, что революция, над развязыванием которой разведки центральных держав тщетно бились три военных года, вдруг вспыхнула, одержала победу и привела к свержению правящей династии именно в те десять дней, когда наметился путь к миру между Петроградом и Веной, — хотя, по общему мнению всех российских очевидцев, вожди революционных партий как за границей, так и в российской столице на тот момент работали над подготовкой революции не больше обычного, не имели никаких актуальных планов и даже хорошо информированная петроградская охранка не смогла выявить «руководящий центр» восстания?

Ответ на этот вопрос нужно искать в германской Большой ставке, а именно в паническом страхе Людендорфа перед отколом Австрии. Должно быть, он подвиг его пресечь завязавшиеся мирные переговоры Петрограда и Вены посредством революции и низложения царя. Хотя Людендорф позже отрицал свою осведомленность о данной мирной инициативе, это, несомненно, один из примеров его привычки не говорить правды о самых существенных вещах, за которую его упрекали уже современники (Х. Дельбрюк и др.). Он ведь знал, что мирная попытка царя наткнулась «на препятствия», и намекал, что она привела «к лишению царя трона»[2224]. Изучение истории мирной инициативы Николая II доказывает, что ВК узнало о его предложении Вене сразу же и немедленно дало указание своим русским агентам за границей и коллаборационистам в Петрограде создать такую ситуацию, которая помешала бы довести попытки договориться о мире до успешного завершения.

Неприязнь, которую Людендорф питал к Вене со времен поражений Германии на западном фронте осенью 1914 г., углубилась вследствие смены императора в Австрии. В отличие от старика Франца Иосифа, император Карл, 21 ноября 1916 г. надевший корону в 29 лет после смерти двоюродного деда, не имел большой охоты воевать дальше вместе с Германской империей. Из докладов германского уполномоченного при австро-венгерском ГКА, генерала Августа фон Крамона, Людендорф знал, что союзническая верность молодого императора — «не непреложный факт, а вопрос времени и целесообразности»[2225]. Молодая императрица Цита (Дзита) принадлежала к Бурбонскому дому и, с точки зрения немцев, ни по рождению, ни по воспитанию не являлась немкой, так же как ее мать, — «державы Антанты внутренне были им гораздо ближе, чем союзная Германия». В новой ситуации, сложившейся при венском дворе, стало ясно, что германские военные планы напрасно автоматически включали австрийского императора в круг общих интересов как союзного монарха. Вероятно, в «союзе трех императоров», грезившемся убитому эрцгерцогу, молодой император стоял бы за Германию, но в войне с Россией его интересы вели в другом направлении: «Быстрая победа преодолела бы эту двойственность, поражение принесло бы раскол» (Крамон). Рано или поздно при «долгом нерешительном ходе войны» (эвфемизм, означавший у Крамона тяжелые провалы австрийцев с потерями территорий) Вена не могла не задаться «вопросом, не стоит ли принять сторону Антанты и, примкнув к России и Балканам, предпочесть с л а в я н с к у ю сторону медали [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]». На взгляд немцев, такому развитию событий способствовало славянское происхождение австрийского министра иностранных дел, который усиливал у молодого императора тягу к миру[2226] и отвращение к негуманным формам ведения войны Германией (бомбежкам в неприятельском тылу, использованию зажигательных снарядов и отравляющих газов, наконец, неограниченной подводной войне). Император Карл уже в декабре 1916 г. заслужил от Вильгельма II выговор за требование расширить германское мирное предложение, что убедило его в непримиримости германского союзника, а его министра иностранных дел заставило искать выход. Под влиянием последнего молодой император, по мнению германского ВК, пошел «к миру путями… на которые лучше бы не вступать или, по крайней мере, делать это по-другому». В том, что он откликнется на мирное предложение царя, в Большой ставке не сомневались.

Обеим великим монархиям центрально-восточной и восточной Европы заключение мира в тот момент могло спасти жизнь, для Германской же империи оно означало продолжение войны в одиночку и последующую гибель на поле боя. Царю завершение войны с Австро-Венгрией тогда обещало возможность поставить военные действия на совершенно иную основу[2227]: прекратить бои на юго-западном фронте и перебросить войска оттуда для пополнения Северной армии на русско-германский фронт. Популярность Николая II как миротворца мгновенно в корне изменила бы внутриполитическую обстановку в его стране и по окончании войны («через три, четыре месяца») позволила бы усилившемуся монарху провести чрезвычайно необходимые реформы. Это лишило бы смысла мирную пропаганду антигосударственных партий, поддерживаемых из-за границы, и отодвинуло желанное для германского ВК революционизирование России до греческих календ, так как Германская империя, потеряв австрийского союзника, рано или поздно была бы вынуждена капитулировать. С точки зрения царя, строго придерживавшегося союзных обязательств, его мирная попытка в какой-то мере юридически обходила запрет нарушения договоренностей с союзниками: Австрия не воевала ни с Францией, ни с Англией — только с Италией, которая стала их партнером после заключения соглашений с Антантой. И граф Чернин поставил условием стремление Антанты ко всеобщему миру, которого желал и царь. Задним числом называя инициативу царя опоздавшей на «несколько недель», Чернин намекал, что она, скорее всего, стала бы спасительной и для Австрии. Он мог не знать, когда писал воспоминания (1918–1919), что дело решили не недели, а дни, когда события в Петрограде поставили крест на сближении двух сторон с целью заключения мира. Послужившие главным толчком ко всему дальнейшему массовая забастовка рабочих петроградских военных заводов и мятеж петроградского гарнизона с начала войны являлись первоочередными целями поощряемой германским ВК агитации коллаборационистской части русских революционных партий. На фоне провала мирной инициативы царя открывается малоизвестный и трагический во всемирно-историческом масштабе аспект февральско-мартовских событий в российской столице и их последствий в русской Ставке.