22 февраля 1917 г. ст. ст. царь после двух с лишним месяцев[2183] пребывания в царскосельской резиденции, заметно постаревший и поседевший, снова отправился в Ставку. К заботам, преследовавшим его в эти месяцы из-за прогрессирующей болезни жены и все более дерзких попыток влияния на него со стороны ближайшего чиновного окружения, прибавились усиливающиеся сомнения в том, что союзники должным образом принимают во внимание особое положение его страны. Союзная конференция, посвященная планированию военных усилий на четвертый год войны, которая прошла с 19 января по 7 февраля (1–20 февраля н. ст.) 1917 г. в Петрограде под председательством российского министра иностранных дел Н. Н. Покровского, показала, что у договаривающихся сторон разные нужды и ожидания. Представители западных держав, лорд Милнер и генерал Уилсон от английского правительства, министр Думерг и генерал Кастельно — от французского, по пути туда стали свидетелями развала российской инфраструктуры и признали, что их партнеру приходится расплачиваться за допущенные ошибки. С военной точки зрения «первой и главной ошибкой, которую совершил несчастный царь», они считали «отставку великого князя Николая»[2184], при чьем руководстве не стали бы возможны ни пагубные внутренние интриги двух предыдущих лет, ни роковое урезание побед Брусилова и румынская катастрофа осенью 1916 г. 21 февраля н. ст. они уезжали (по мнению российского Министерства иностранных дел) «озабоченные будущим России, но далеко не сознающие всей серьезности положения»[2185].

Царь в заседаниях конференции не участвовал, но вечером накануне ее открытия (18 [31] января) принял делегации Франции, Великобритании и Италии в Царском Селе. Временно исполняющий обязанности начальника Генштаба генерал Гурко во вступительной речи не стал скрывать трудностей своей страны. Он указал, что с начала войны она мобилизовала 14 млн чел., два миллиона потеряла ранеными и убитыми и еще около двух миллионов пленными. К настоящему времени, сообщил он, верховное командование держит под ружьем 7,5 млн чел. и 2,5 млн чел. в резерве и после тяжелых потерь предыдущего года решило провести реорганизацию армии, в частности, сократить состав дивизий с 16 до 12 батальонов. Реформа уже началась, и русское командование если и будет готово к более-менее крупным наступательным операциям, то не раньше мая. Такая перспектива разочаровала западные делегации, ехавшие в Петроград с надеждой на скорое скоординированное большое наступление, по первоначальному плану генерала Жоффра — с февраля 1917 г. Согласие между союзниками дало трещину, еще сильнее нарушили его предъявленные русскими материальные требования. Лишь заверения царя и начальника Генштаба, что русская армия приложит все силы, дабы оправдать возлагаемые на нее ожидания, помогли восстановить доверие.

В отличие от прошлогодней конференции в Шантильи, о происходящем на этой конференции германское ВК оказалось в курсе не позднее 6 февраля н. ст.[2186] Оно знало, что французское наступление против германского западного фронта сможет начаться не раньше конца марта, атака итальянцев на Австрию — лишь тремя неделями позже, а русское наступление против австро-германского восточного фронта — самое раннее с конца апреля. Эти сведения дали Людендорфу, который встречал новый год с нехорошими ожиданиями[2187] и снова перенес ставку поближе к западному фронту, определенную передышку, позволявшую сначала доделать «всю работу» на востоке, главным образом силами разведывательных инстанций под руководством проверенного сотрудника Фридриха Гемппа, пустив имеющиеся средства на войну разведок. В ней ВК остро нуждалось в успехах, так как с 1 февраля оно вело неограниченную подводную войну, 3 февраля произошел разрыв дипломатических отношений с США, а в последующие дни пришлось оставить рубеж на Сомме и отвести западные армии на оборонительную позицию «Зигфрид». Поэтому в обозримом будущем, «хотя на востоке еще жарко»[2188], местом основных усилий обороны предстояло стать западу, а Обер-Осту и разведслужбе Гемппа велели удерживать восточный фронт любой ценой и как можно скорее снизить давление на него посредством революции в русском тылу.

Надеяться на это позволяла осведомленность разведотдела о том, что царь теряет веру в возможности своей армии в рамках союзных военных действий и в шанс предотвратить глубокий внутриполитический кризис. Фаталистически настроенный царь думал, что союзники не спешат оказывать русским необходимую помощь, надолго отложили решение по просьбам о кредитах и поставках, направленных им его представителями, и не хотят считаться с тяжелой внутренней ситуацией в его стране. Такие суждения, определяющие оценку Петроградской конференции даже в новейших работах российских историков, не учитывали тяжесть положения самих западных союзников и были в числе прочего результатом постоянного влияния враждебных Антанте, главным образом антианглийских, сил на монарха в его растущей изоляции, окруженного почти непроницаемой стеной дезинформации. С плодами этого влияния столкнулся английский посол, когда 12 января пришел на аудиенцию к царю[2189], дабы убедить его заменить правительство Протопопова, неспособное довести войну до победного конца, министрами, ориентированными на реформы и не испортившими отношений с Думой. Царь заговорил с ним о своих ожиданиях от Петроградской конференции и «выразил надежду, что она станет последней перед мирной конференцией». Бьюкенен его надежду развеял, перечислив внутриполитические неполадки в России, которые — даже при усиленной помощи союзников — делали исход совместных военных действий весьма туманным. Он обратил внимание царя на «попытки немцев не только внести разлад между союзниками, но и отдалить его от собственного народа»: «Их агенты… работают повсюду. Они дергают за ниточки и используют как бессознательные орудия тех, кто обычно дает советы его величеству при выборе министров. Они косвенно влияют на царицу через ее окружение. А в результате ее величество… чернят и обвиняют в том, что она действует в интересах Германии». Царь возражал, защищал Протопопова от упреков в германофильстве и утверждал, что рассказы «о его стокгольмской беседе… сильно преувеличены». О «революционных речах», звучавших, по словам Бьюкенена, не только в Петрограде, но по всей России, он отозвался как об известной ему «болтовне», которую не стоит принимать всерьез. Одним словом, царь, встретивший посла строго официально и стоя (показывая, что разговор будет коротким), дал понять, что аргументы Бьюкенена не изменят его намерений, и распрощался с ним. Бьюкенен понял, что бессилен перед влиянием царицы. Потом он слышал, что эта аудиенция имела последствия, которые могли бы привести к его отзыву из Петрограда, и слухи не лгали.