Проникновение большевистских агитаторов в движение 14 февраля имело разнообразные последствия. С одной стороны, в течение двух первых недель февраля рабочих на заводах сбивали с толку разные агитаторы с противоположными лозунгами — оборонческой оппозиции («К Думе!») и большевистских пораженцев («На Невский!»). С другой стороны, плохо организованные большевики из Петроградского комитета растягивали сроки акции, назначая ее то на 10 февраля (день осуждения большевистской думской фракции в 1915 г.), то на 13 февраля, то на другие дни, так что практически рабочих призывали выходить на демонстрации с 10-го по 15-е[2171]. Одновременно другие большевистские ораторы вели кампанию против участия в шествии к Таврическому дворцу, заявляя, что демонстрация 14 февраля организуется правительством. Применялись и другие средства дезинформации: на некоторых военных заводах, например на заводе Лесснера, неизвестный агитатор, выдававший себя за депутата Думы П. Н. Милюкова, выступал за вооружение рабочих и использование демонстрации 14 февраля для протеста против войны. Вместе с ним являлись еще какие-то люди, которые называли себя членами Думы и раздавали рабочим оружие. Этот эпизод открыл глаза Милюкову, добывавшему информацию по своим каналам: он увидел наличие у врагов национальной оппозиции определенного плана превратить демонстрацию 14 февраля в повод для «кровавой бани» и разгромить сторонников реформы правительства.

10 февраля 1917 г. газета кадетской партии «Речь» опубликовала открытое «Письмо в редакцию», в котором Милюков предупреждал рабочих о фальшивых агитаторах и дезинформации, исходящей «из самого темного источника»; выбранные им слова напоминали о выражении «темные силы» применительно к придворному обществу, как правило, ассоциировавшемся с немецким влиянием. В этом смысле Милюков убеждал рабочих не следовать советам неизвестных, дабы не «сыграть на руку врагу»[2172]. «Осведомительный листок» бюро ЦК РСДРП(б) тут же откликнулся гневным комментарием под названием «Провокаторство и демагогия Милюковых», стремясь ослабить воздействие письма на рабочих[2173]. Отчет Шляпникова Ленину 11 февраля[2174] дышал бессильной злобой на либералов вообще и «подлеца» Милюкова в частности. Шляпников призывал ЦК «клеймить его перед лицом демократии всего мира». Но среди других местных большевиков мнения разделились. Тарасов-Родионов спустя годы привел одно из мнений — что «большевики с межрайонцами» своими заявлениями только сыграли на руку Хабалову и сорвали шествие народных масс в поддержку Думы, пугая всех разгулом насилия и погромами. Их «Осведомительный листок», дескать, выпустил «нелепейшую прокламацию с отвратительной демагогией», и рабочие из-за «хитрой большевистской демагогии» всё проиграли[2175].

В итоге письмо Милюкова с целью избежать запланированного разгрома оппозиционного движения с пролитием рабочей крови и раскол демонстраций большевистскими агитаторами помешали намеченному выступлению. Не имевшие к нему прямого отношения вожди социалистических партий и 10-го, и 14-го числа держались наготове, поджидая удобного случая вмешаться в события, «но ничего серьезного в эти дни не произошло»[2176]. Рабочих, дезориентированных противоречивыми призывами, явилось куда меньше, чем ожидали (по данным большевиков, 10 февраля собралось несколько десятков тысяч, а в манифестации, прошедшей 14 февраля от Литейного проспекта к Таврическому дворцу, по разным оценкам, насчитывалось до 90 тыс. чел.). Петицию в Госдуму передавать не стали. Правда, в первый раз плечом к плечу с заводскими рабочими шло довольно много офицеров, в основном младших чинов. Демонстранты пели не «Интернационал», а «Марсельезу», что позволяло сделать вывод об их преимущественно демократических, а не социалистических убеждениях. Большевики добились — как поневоле признал Шляпников — победы лишь наполовину. Межрайонцы оказались честнее и в специальной листовке от 14 февраля «признавали нецелесообразным общее революционное выступление пролетариата в момент неизжитого внутреннего кризиса социалистических партий и в момент, когда не было основания рассчитывать на активную поддержку армии»[2177].

«Кровавой бани» перед Таврическим дворцом тоже не случилось. Государственную думу, занявшую выжидательную позицию, не за что было разгонять, войсковому контингенту Хабалова не нашлось дела. Правда, на думских заседаниях 14 февраля и в последующие дни демократические депутаты стали с небывалой резкостью требовать скорейшей смены правительства. Их призывы внесли свой вклад в формирование движения 27 февраля 1917 г., которое вылилось в февральско-мартовскую революцию. В отличие от управляемого переворота, планировавшегося оппозиционным движением 14 февраля, революционное движение 27 февраля открыло дорогу и тем деструктивным силам, которые в союзе с неприятельскими генштабами выступали, с одной стороны, за «революцию сверху», а с другой — за обострение конфликтов «до наивысшего предела» «кровавой бани» и погромов «снизу», ожидая вторжения немцев и уничтожения конституционного российского государства. Намеченная на 14 февраля 1917 г. совместная акция протеста всех демократических и конституционных сил с массой петроградского пролетариата имела целью предотвратить такое развитие событий. Ее провал означал тяжелый удар по планам демократических преобразователей и — несмотря на половинчатые достижения — заметный политический успех поддерживаемых германским ВК большевистских ниспровергателей. Это сразу же побудило Керенского бросить горький упрек большевику Шляпникову: «Вы разбили подготовленное с таким трудом движение демократии!.. Вы играли на руку царскому правительству!.. Все было подготовлено для торжества демократии, а вашей политикой вы его сорвали!..»[2178]

Срыв попытки преобразования государства со стороны конституционно-демократической российской оппозиции 14 февраля соединенными усилиями коллаборационистов — большевиков и межрайонцев, — должно быть, вызвал в германской Большой ставке немалое облегчение. Видимо, он наглядно убедил ВК в способностях его русских союзников. По запросу «отделения политики» (возможно, по личному распоряжению Людендорфа[2179]) Министерство иностранных дел тут же выделило значительные финансовые средства «на усиление разлагающих элементов» (Людендорф) в России: 1 и 4 марта 1917 г. н. ст. министр иностранных дел Артур Циммерман «секретно» и «срочно» просил главу казначейства «не отказать в любезности предоставить на политическую пропаганду в России сумму в пять миллионов марок по главе 6 разделу II чрезвычайного бюджета», добавляя: «За наивозможнейшее ускорение дела был бы особенно [это слово зачеркнуто. — Е. И. Ф.] благодарен»[2180]. Глава казначейства, судя по всему, немедленно обязал Рейхсбанк перечислить эти средства через своих агентов в нейтральные страны, ибо Рейхсбанк, очевидно, циркулярным письмом № 7433* от 2 марта н. ст. оповестил представителей германских интересов в банках нейтральных стран, включая стокгольмский «Нюа банкен», что следует безотлагательно выплачивать Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Козловскому, Коллонтай и др. запрашиваемые ими суммы со счетов, которые уже открыты или должны быть открыты на их имя[2181].