слезах…» – и тут я в ужасе осеклась.

Вот как мы допускаем начало разрушения наших сыновей – во имя защиты, чтобы облегчить собственную боль. Это моего сына избили? Я была почти готова потребовать, чтобы он принял первый урок разлагающей власти: право на стороне сильных. Я уже слышала, как сама начинаю повторять вековую ложь о настоящей силе и храбрости.

Нет, Джонатан не обязан был драться, если не хотел, но нужно было как-то помочь ему почувствовать, что не драться – это не плохо. На меня нахлынул старый кошмар: я толстый ребенок, и я убегаю в ужасе, что мне разобьют очки.

Примерно в то же время одна мудрая женщина спросила меня: «Ты когда-нибудь рассказывала Джонатану, что раньше ты тоже боялась?»

Тогда эта мысль показалась мне странной, но в следующий раз, когда он пришел в слезах, потный, потому что снова убегал, я увидела: он стыдится того, что подвел то ли меня, то ли какой-то образ матери/женщины, который мы с ним создали в его голове. Этот образ женщины, которой всё по плечу, подкреплялся тем, что он жил в доме с тремя сильными женщинами: родительницами-лесбиянками и решительной старшей сестрой. Дома для Джонатана сила и власть были явно женскими.

И поскольку наше общество учит нас думать в режиме «или – или» – убивать или быть убитым, доминировать или подчиняться, он должен был либо превзойти, либо оказаться ничтожным. Я уже видела, к чему может привести такой образ мысли. Вспомните два классических западных мифа – образца отношений матери и сына: Иокаста/Эдип – сын трахает мать – и Клитемнестра/Орест[66] – сын убивает мать.

Всё это казалось мне взаимосвязанным.

Я присела на ступеньку у входа, усадила Джонатана к себе на колени и вытерла его слезы. «Я тебе когда-нибудь рассказывала про то, как я боялась, когда была как ты сейчас?»

Никогда не забуду лицо этого мальчика, когда я рассказывала ему историю о моих очках и драках после школы. На его лице было написано облегчение, смешанное с глубочайшим недоверием.

Нашим детям так же трудно поверить, что мы не всемогущи, как нам, родителям, легко это знать. Но это знание необходимо как первый шаг к пониманию, что сила – это не просто физическая мощь, возраст, привилегии или отсутствие страха. Это важный шаг для мальчика, чье социальное разрушение начинается, когда его заставляют поверить, что он может быть сильным, только если не чувствует или если побеждает.

Я думала обо всем этом год спустя, когда интервьюер спросил Бет и Джонатана, десятилетку и девятилетку, как, по их мнению, на них повлияло то, что их мать феминистка.

Джонатан сказал, что мальчикам феминизм, наверное, может дать не так уж много, хотя, конечно, хорошо, что ему можно плакать, когда хочется, и можно не играть в футбол, если не нравится. Я иногда думаю об этом сейчас, когда вижу, как он тренируется на коричневый пояс по тхэквондо.

Самый важный урок, который я могу преподать своему сыну, – тот же, что и для моей дочери – как быть тем, кем он хочет быть сам. И лучший способ, как я могу это сделать, – это быть собой и надеяться, что он научится на моем примере не быть мной, что невозможно, а быть самим собой. То есть – двигаться так, как подсказывает его внутренний голос, а не те назойливые, убедительные или угрожающие голоса извне, что требуют от него быть тем, кем хочет видеть его мир.

А это совсем не просто.

Джонатан учится находить в себе разные грани храбрости и силы, как бы он их ни называл. Два года назад, когда ему было двенадцать и он учился в седьмом классе, один из его школьных друзей, побывав у нас дома, упорно называл Фрэнсис «горничной». Когда Джонатан поправил его, мальчик сказал о ней «уборщица». В конце концов Джонатан просто сказал: «Фрэнсис не уборщица, она партнерша моей мамы». Примечательно, что именно учитель/ницы, а не дети в этой школе до сих пор не смогли оправиться от его открытости.

Этим летом мы с Фрэнсис подумывали съездить на одну лесбийскую/феминистскую конференцию, но потом нам сообщили, что туда не пускают мальчиков старше десяти лет. Это сулило нам как логистические, так и философские проблемы, и мы написали такое письмо:

Сестры!

Десять лет жизни в межрасовом лесбийском союзе научили нас тому, как опасен может быть упрощенный подход к природе и путям преодоления любого угнетения, равно как и тому, как опасно бывает неполное видение.

Наш тринадцатилетний сын олицетворяет надежду для нашего будущего мира точно так же, как и наша пятнадцатилетняя дочь, и мы не хотим бросать его на смертоносных улицах Нью-Йорка, пока сами путешествуем на запад, чтобы поучаствовать в разработке лесбофеминистской концепции будущего мира, в котором мы все сможем выживать и процветать. Надеюсь, что мы продолжим этот диалог в ближайшем будущем, поскольку полагаю, что он важен для нашего видения и нашего выживания.

Вопрос сепаратизма – далеко не простой вопрос. Я рада, что один из моих детей – мальчик, потому что это помогает мне сохранять честность. Каждая написанная мной строчка кричит о том, что простых решений нет.

Я росла в основном среди женщин и знаю, как важно это было для моего развития. Я часто чувствую желание и потребность в исключительно женском обществе. Я признаю, что собственные пространства необходимы нам для развития и пополнения сил.

Как Черная женщина, я считаю необходимым время от времени удаляться в исключительно Черные группы в силу тех же самых причин – различий в стадиях развития и уровнях взаимодействия. Часто, когда я говорю с мужчинами и белыми женщинами, я думаю, сколько сил и времени отнимает необходимость заново изобретать карандаш каждый раз, когда хочешь написать записку.

Но это не значит, что моя ответственность за воспитание сына заканчивается, когда ему исполняется десять, как этого не происходит и для моей дочери. Однако по отношению к обоим эта ответственность постепенно уменьшается по мере того, как они вырастают в женщину и мужчину.

И Бет, и Джонатан должны знать, что у них общего между собой и что разного, в чем они соединены и в чем разделены. А нам с Фрэнсис, взрослым женщинам и лесбиянкам, всё больше входящим в нашу полную силу, нужно заново учиться ощущать, что различие не всегда должно нести угрозу.

Когда я представляю будущее, я вижу мир, которого жажду для своих дочерей и сыновей. Это размышления ради выживания рода человеческого – думать ради жизни.

Наверное, всегда будут