женщины, идущие по этому миру с женщинами, женщины, живущие с мужчинами, мужчины, выбирающие мужчин. Я работаю ради того времени, когда женщины с женщинами, женщины с мужчинами, мужчины с мужчинами – все будут вместе строить мир, который не выменивает хлеб или человеческое «я» на покорность, красоту или любовь. И в этом мире мы будем растить наших детей свободными выбирать свой путь самореализации. Ведь мы вместе должны заботиться о наших детях и воспитывать их, поскольку вырастить потомство – это и есть, в конечном счете, задача нашего вида.

В этой трехсоставной структуре отношений/существования забота о потомстве будет общей ответственностью всех взрослых, которые выберут быть связанными с детьми. Очевидно, дети, воспитанные в каждом из трех этих типов отношений, будут разными, что придаст особый оттенок нашему вечному поиску наилучшего способа жить нашу жизнь.

Джонатану было три с половиной, когда я познакомилась с Фрэнсис. Сейчас ему четырнадцать. Я думаю, что взгляд на жизнь, который сложился у Джонатана благодаря жизни с родительницами-лесбиянками, – ценное дополнение к его человеческой чувствительности.

Джонатану повезло расти в несексистских отношениях – таких, в которых пересматриваются псевдоестественные социальные представления о главном/подчиненных. Не только потому, что мы с Фрэнсис лесбиянки, ведь, к сожалению, среди лесбиянок есть и те, кто всё еще заперты в патриархальной схеме неравных властных отношений.

В наших отношениях представления о власти ставятся под сомнение потому, что мы с Фрэнсис пытаемся – нередко мучительно и с переменным успехом – снова и снова оценивать и измерять наши чувства относительно власти, как нашей, так и чужой. И мы тщательно исследуем те точки, в которых она используется и выражается между нами, так же как и между нами и детьми, – открыто или подспудно. Этому исследованию посвящена немалая часть наших семейных встреч, которые мы устраиваем раз в две недели.

Как родительницы, мы с Фрэнсис даем Джонатану нашу любовь, нашу открытость и наши мечты, чтобы помочь ему сформировать собственное видение. Важнее всего, что как сын лесбиянок он получил бесценный образец не только отношений, но и выстраивания близости.

Сейчас Джонатану четырнадцать. Когда я обсуждала с ним этот текст и просила разрешения поделиться некоторыми деталями его жизни, я спросила его, что он считает самым большим недостатком и что – самым большим преимуществом того, что он рос с родительницами-лесбиянками.

Он сказал, что самое большое преимущество, которое он получил, как ему кажется, заключается в том, что он намного больше знает о людях, чем многие его знакомые-сверстники, и что у него нет множества тревог и неуверенности, которые есть у некоторых других мальчиков по поводу мужчин и женщин.

А самым неприятным, с чем он столкнулся, Джонатан назвал насмешки от некоторых детей из гетеросексуальных семей.

– Ты имеешь в виду от своих же[67]? – спросила я.

– Нет-нет, – сразу же ответил он. – Свои так не делают. Я имею в виду других детей.

Интервью: Одри Лорд и Адриенна Рич[68]

Адриенна[69]: Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что твои эссе «Поэзия – не роскошь» и «Применения эротического» – это на самом деле процессы?

Одри: Они – часть чего-то, что еще не закончено. Я не знаю, что там дальше, но они определенно часть процесса в том смысле, что они связаны с первым прозаическим текстом, который я написала. Через мою жизнь нитью тянется борьба за то, чтобы зафиксировать мое восприятие – приятное или неприятное, болезненное или какое угодно еще…

Адриенна: Как бы его ни отрицали.

Одри: И как бы болезненно оно иногда ни было. Когда я думаю, как напрашивалась на наказание, прямо-таки бросалась в него: «Если вы готовы иметь со мной дело только таким способом, вам придется это сделать».

Адриенна: Ты говоришь про детство?

Одри: Я говорю про всю свою жизнь. Я сохранила себя через чувства. Я жила ими. Причем это было погребено так глубоко, что я не знала, как говорить. Я пыталась нащупать другие способы получения и передачи информации, делала что только могла, потому что говорить не помогало. Люди вокруг меня только и делали, что говорили – но не получали и не давали ничего особенно полезного ни для себя, ни для меня.

Адриенна: И не слушали, что ты пыталась сказать, если говорила.

Одри: Когда ты спрашивала, как я начала писать, я рассказала, как поэзия работала лично для меня с самого детства. Когда меня спрашивали: «Как ты себя чувствуешь?» или «Что ты думаешь?» – или задавали еще какой-нибудь прямой вопрос, я рассказывала стихотворение, и где-то в этом стихотворении было заключено чувство, важнейшая информация. В какой-то строчке. В каком-то образе. Я отвечала стихами.

Адриенна: Будто перевод чего-то, что ты знаешь на дословесном уровне, в уже существующие стихи. Получается, стихи стали твоим языком?

Одри: Да. Помню, как читала в детской комнате библиотеки – я тогда училась во втором или третьем классе, не старше, но книгу запомнила. Это был сборник стихов с иллюстрациями Артура Рэкхема[70]. Книги были старые, гарлемская библиотека получала самые ветхие книги, в ужасном состоянии. «Слушатели» Уолтера де ла Мара[71] – я никогда не забуду это стихотворение.

Адриенна: Где путник подъезжает к двери пустого дома?

Одри: Да. Он стучится в дверь, но никто не отвечает. «Есть тут хоть кто-нибудь?» – спрашивает он. Это стихотворение запало мне в душу. В конце он колотится в эту дверь, ответа нет, но ему кажется, что на самом деле внутри кто-то есть. Тогда он разворачивает коня и говорит: «Я клятву сдержал, я вернулся, но кто мне об этом скажет теперь!»[72] Я постоянно повторяла это стихотворение про себя. Оно было одним из моих любимых. Если бы меня спросили, о чем оно, не думаю, что я бы смогла ответить. Но это стало для меня первой причиной, чтобы начать писать, – потребность выразить то, что я не могла выразить иначе, когда не получалось найти для этого другое стихотворение.

Адриенна: Тебе приходилось сделать свое.

Одри: Было столько сложных переживаний, о которых не было стихов. Мне нужен был тайный способ выражать свои чувства. Обычно я запоминала свои стихи. Я проговаривала их, не записывая. В голове у меня был целый огромный стихотворный фонд. Помню, как в старших классах я пыталась перестать думать стихами. Я видела, как думают другие люди, и это изумляло меня – они думали последовательно, а не пузырями, которые всплывают из хаоса и которые надо удерживать словами… На самом деле, я думаю, что научилась этому у своей