— Тогда тебе ни к чему видеться с ним снова, — наконец сказала Констанция, медленно переходя к следующей картине. — Так будет лучше. Игнорируй мозг Барби.

— Точно. Проще простого.

— Во всяком случае, мы с Рафом собирались встретиться. А Джек пускай возится с дневником деда.

— Через месяц я выхожу на работу.

— Ты разобралась с бумагами?

Она не смотрела на меня, она совсем не отводила глаз от картин. Констанция никогда не злилась, но и не упускала ничего. Она знала, что я никак не могла разобраться с банковскими документами.

— Почти, — сказала я. — Не совсем.

— Ты не расстаешься с дневником «Смитсон», но при этом не разобралась со своими делами? Ты открываешь свой ежедневник чаще, чем люди открывают Библию. Я в шоке.

— Я все сделаю. Боже, ты совсем как мой папа.

— Ты уверена, что Джек не заставил тебя пересмотреть свой выбор? Это совсем на тебя не похоже. Благодаря ему ты наверняка кое-что переосмыслила. Это нормально.

— Ой, он несет чушь. И все это чушь. Теперь Джек — лишь корабль, растворившийся в ночи. Все кончено.

— Правда? — спросила она, подняв брови. — Хорошо, как скажешь.

— Ты не веришь?

— Я полагаю, мое мнение здесь ничего не значит.

— Да, он корабль. Большой, уродливый экскурсионный корабль высотой в полтора километра, на котором подают слишком много еды и целый день грохочет отвратительная безвкусная музыка. Он очарователен, признаю, но все же. У меня сейчас нет на него времени.

— Конечно нет.

— Если бы я сейчас была где-нибудь в другом месте, понимаешь, психологически… я не знаю… может… может, тогда я бы подумала. Но он вел себя ужасно грубо.

— Поэтому ты тысячу раз в день проверяешь почту, чтобы убедиться, что он тебе не написал? Вот такая у тебя тактика? Хороший план, если ты хочешь дать ему отпор. И дело совсем не в твоем мозге Барби.

— Ты пытаешься убить меня, Констанция? Сначала ты таскаешь меня по всем выставкам Берлина, а теперь дразнишь меня Джеком.

— А мне казалось, ты ненавидишь Джека.

— Нет, я его не ненавижу. Мы просто не подходим друг другу так, как мне казалось.

— Сдается мне, ты преувеличиваешь.

— Мне нужно выпить. Я немного запуталась.

— Совсем скоро мы купим выпить, обещаю.

— Мне нужно много. Ты ведь не считаешь, что Нью-Йорк — это тюрьма, которую мы строим для себя?

— Нет, я так не считаю, солнышко.

— Как можно сказать такое человеку, который через несколько недель едет в Нью-Йорк? По крайней мере, это невежливо.

— Да. Я согласна.

— Мне плевать на саму теорию, но зачем быть таким грубым?

— Это тайна вселенной.

— Все мужчины идиоты, как ни крути.

— Определенно, идиоты. И всегда ими будут.

— И зачем же тогда мы с ними возимся?

Констанция пожала плечами и взяла меня под руку. Музей поражал красотой, а легкий ветерок наконец принес с собой дождь. Я поежилась и осознала, что пора прекращать думать о нем — о Джеке. Это глупо и по-детски, но я никак не могла избавиться от чувства, что действительно приняла его слова слишком близко к сердцу. Может, я упустила свое счастье? Может, нужно было бороться немного дольше? Словно ты несколько часов примеряла вещи из секонд-хенда и, наконец найдя нужную вещь, решила не покупать ее. Не то чтобы ты не могла без нее жить, но тебя все равно гнетет мысль о том, что ты просто ушла. А потом ты постоянно думаешь, не забрал ли ее кто-нибудь, такая ли она замечательная, как ты помнишь, и осознаешь, что если бы просто купила эту проклятую вещь, то сейчас не думала бы об этом. Джек был наихудшим видом всевозможных «темных лошадок» — привлекательный, умопомрачительный парень, который допустил ошибку, сказав неподходящие слова в неподходящий момент.

Это такой психологический трюк? Если сказать человеку не думать о розовом слоне в пачке, он ведь не сможет думать о чем-то другом. Джеку пошла бы пачка.

После музея мы пошли к пограничному пункту Чекпойнт Чарли. Это был один из тех редких случаев, когда мы не знали, куда именно направляемся, но все равно поехали поглазеть на достопримечательность. Мы гуляли, болтали, глазели на витрины, и вдруг Констанция сообщила, что мы добрались до открытого Музея союзников в Целендорфе. Я заставила ее поклясться, что она не привела нас туда специально, и она, перекрестившись, подняла два пальца вверх.

— Клянусь, это вышло случайно, — сказала она. — Я так же устала, как и ты. Последнее, чего мне хотелось, — это пойти в еще один музей.

— Ты никогда не устаешь.

— Я уже устала.

Мы стояли, глядя на пешеходов, снующих туда-сюда. Я знала, что пограничный пункт назывался Чекпойнт Чарли, но больше не знала об этом месте ровным счетом ничего. В путеводителе «Лавли Плэнет» Констанция читала, что это легендарные ворота Берлинской стены, известные под названием Чекпойнт Чарли. Не знаю почему, но вид Берлинской стены и мысль о том, что люди были убиты в борьбе за свободу, вызвала огромный ком у меня в горле. Вот она, самая что ни на есть тюрьма, самая настоящая. Я взяла Констанцию под руку, и мы поплелись по брусчатке вдоль различных исторических объектов пропускного пункта. Мы остановились, чтобы почитать о Питере Фетчере, немецком подростке, которого подстрелили 17 августа 1962 года во время попытки сбежать из Восточного Берлина. Согласно описанию, запутавшись в колючей проволоке, он истекал кровью, пока не умер на глазах у людей. Американские солдаты не могли освободить его, так как он частично находился на территории СССР. Восточно-немецкие солдаты не помогли парню, боясь спровоцировать западных охранников. Весь идиотизм ситуации, бессмысленность этих границ и политические разногласия вызвали во мне беспокойство.

— Наверное, во всем Берлине эта выставка понравилась мне больше всего, — сказала я Констанции, когда мы наконец закончили и отправились за выпивкой. — Мне кажется, она невероятная. Не знаю почему, но я правда так думаю.

— Это грустная глава истории.

— Нельзя ограждаться от реальности. Не совсем. Не надолго. Именно это заставил меня понять Чекпойнт Чарли.

— Пойдем, возьмем тебе выпить и миску супа.

Я кивнула. Нечто в Чекпойнт Чарли вновь зажгло во мне желание путешествовать. Чтобы понять мир, нужно его увидеть. Впервые за долгое время я ощутила правильность своего выбора работы, плана, который для себя составила. Как бы банально это ни звучало, мне хотелось быть гражданином мира. Все было хорошо. Я чувствовала себя отлично. И когда в небольшом кафе к нам подошли два немца, чтобы предложить выпивку, — парни возраста Питера Фетчера, — я отказала им, потому что мы с Констанцией были неистовыми любовницами, которые наслаждаются медовым месяцем и не нуждаются в мужской компании. Из всех способов избавиться от мужчины этот был лучшим в моем опыте.