– Вы совсем не так отзывались о ней, когда приехали.

– Я был тогда пьяным, – ответил Гриффин.

Хоффман бросил на него испепеляющий взгляд:

– Люди часто говорят в пьяном виде правду и уходят отискреннего ответа, когда трезвы.

Гриффин поднял брови, выражая вежливое удивление.

– Правда? – переспросил он. – Я никогда не замечал за собойничего подобного.

В этот момент сержант Хоффман услышал за спиной шагиМейсона. Он повернулся и широкой улыбкой встретил дымящийся кофе.

– Вы просто молодец, мистер Мейсон. Вы подоспели оченьвовремя. Выпейте кофе, мистер Гриффин, вы сразу же почувствуете себя лучше.

Гриффин кивнул:

– Очень аппетитно пахнет, но я и так чувствую себянормально.

Мейсон подал ему чашку.

– Вы ничего не знаете о существовании завещания? –неожиданно спросил Хоффман.

– Я предпочел бы не говорить об этом, господин сержант, есливы ничего не имеете против.

Хоффман взял у Мейсона чашку.

– Так уж странно получается, – заявил полицейский Гриффину,– что я почему-то имею кое-что против вашего желания. Прошу ответить на вопрос.

– Да, завещание существует, – неохотно признался Гриффин.

– А где оно?

– Этого я не знаю.

– Тогда откуда вы знаете о его существовании?

– Дядя сам мне его показывал.

– И что в нем сказано? Все наследует жена?

Гриффин покачал головой:

– Из того, что мне известно, она ничего не наследует, кромесуммы в пять тысяч долларов.

Сержант высоко поднял брови и присвистнул:

– Это совершенно меняет суть дела.

– Какую суть дела? – спросил Гриффин.

– Ну, все предпосылки следствия, – объяснил Хоффман. – Еесуществование зависело от того, останется ли мистер Белтер в живых. С моментаего смерти она практически оказывается на мостовой.

– Насколько мне известно, они жили друг с другом не самымлучшим образом, – поспешил объяснить Гриффин.

– Это еще ни о чем не свидетельствует, – ответил Хоффманзадумчиво. – В таких случаях мы стараемся прежде всего установить мотив.

Мейсон широко улыбнулся Хоффману.

– Неужели вы серьезно могли предполагать, что миссис Белтерубила своего мужа? – спросил он таким тоном, как будто сама мысль об этом быласмешной.

– Я провожу предварительное следствие, мистер Мейсон. Япытаюсь установить, кто мог убить. Мы всегда перво-наперво ищем мотив. Вначаленеобходимо установить, кто получает выгоду от убийства, а уж затем…

– В таком случае, – вмешался Гриффин трезвым голосом, –подозрение должно пасть на меня.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Хоффман.

– Согласно завещанию, – медленно сказал Гриффин, – янаследую все. Я не делаю из этого особого секрета. Дядя Джордж симпатизировалмне больше, чем кому-либо другому. Это значит, что он симпатизировал мненастолько, насколько позволял ему характер. Потому что я сомневаюсь, чтобы онвообще был способен на настоящую любовь и симпатию к кому бы то ни было.

– А какие чувства питали к нему вы? – спросил Хоффман.

– Я очень уважал его ум, – ответил Гриффин, старательноподбирая слова. – Я ценил некоторые черты его характера. Он жил совершенноодиноко, потому что у него было обостренное чувство на всякого рода ложь илицемерие.

– Почему это должно было осуждать его на жизнь водиночестве? – спросил Хоффман.

Гриффин сделал чуть заметное движение плечами.

– Если бы у вас был ум, как у моего дяди, – сказал молодойчеловек, – то вам не нужно было бы спрашивать. У Джорджа Белтера был мощныйинтеллект. Он мог каждого увидеть насквозь, заметить любую фальшь. Онпринадлежал к людям, которые никогда ни с кем не дружат. Он был настолькосамостоятельным, что ему не требовалось искать опоры в ком-либо, поэтому ему ненужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он сражался с целыммиром, сражался со всеми и с каждым.

– Только не с вами? – вставил Хоффман.

– Нет, – признался Гриффин, – со мной он не сражался, потомучто мне плевать на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но и необманывал его. Я говорил ему, что я о нем думаю. Я был с ним честен.

Сержант Хоффман прищурил глаза:

– А кто его обманывал?

– Что вы хотите узнать?

– Он, вы сказали, любил вас потому, что вы его необманывали.

– Так оно и было.

– Вы подчеркнули себя.

– Это вышло случайно, я не имел намерения подчеркивать своюскромную особу.

– А что с его женой, миссис Белтер? Он ее любил?

– Не знаю. Он не разговаривал со мной о жене.

– Она его, случайно, не обманывала? – не уступал сержантХоффман.

– Откуда я могу это знать?

Хоффман не спускал глаз с молодого человека.

– Вы не слишком-то разговорчивы. Ну что же, раз вы не хотитеговорить, ничего не поделаешь.

– Но я хочу говорить, сержант, – возразил Гриффин. – Я скажувам все, что вы пожелаете узнать.

Хоффман вздохнул.

– Вы можете точно сказать, где вы были в то время, когдабыло совершено преступление? – устало спросил он.

Гриффина залил румянец.

– Мне очень жаль, сержант, но я не могу.

– Почему?

– Потому что, во-первых, не знаю, когда было совершенопреступление, а во-вторых, даже если бы мне это было известно, я не смог бывспомнить, где я тогда находился. Я боюсь, что немного перебрал сегодня.Вначале я был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, заглянулеще в пару приятных мест. Когда я хотел вернуться домой, у меня спустилапроклятая шина, и я понимал, что слишком пьян, чтобы починить ее. Я пыталсянайти какой-нибудь гараж, чтобы оставить автомобиль и взять такси, но лило какиз ведра. В результате я ехал и ехал на проклятой спущенной шине, и это, должнобыть, тянулось целый век.

– Действительно, шина порвана в клочья, – признал Хоффман. –Кстати, кто-нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Видел его кто-нибудь,кроме вас?

– Да. Мой адвокат.