чисто теоретической, без экспериментов; как-то он стал излагать свою теорию, не помню слов, но необычна была его возбуждённая речь: говорил торопливо, немножко захлёбываясь словами и однообразно размахивая рукой – точно дирижировал; однажды попросил меня прочесть рукопись своей статьи, я начал читать, но ничего не понял; он приводил формулу: икс + игрек + зет + вода, и утверждал, что этой формулой объясняются все свойства бетона, а далее шли рассуждения, совсем мне не понятные; я показал Петрусеву, который был уже знаком со статьёй, и он сказал мне, покрутив пальцем у виска, чтобы я не обращал на эту писанину внимания; жаль, что я вообще пустился с Ахмыловским в полемику, ведь известно «грязью играть, лишь руки марать»; через несколько дней вернул рукопись и, чтобы его не обидеть, сказал, «работа, возможно, ценная, но в теории я не силён»; по правде сказать, у меня не было времени на неуместные разговоры; он пытался мне растолковывать, но я не стал слушать, сослался на занятость; тогда с искривлённым от ненависти лицом он посмотрел на меня, кажется, обиделся; с опозданием я вспомнил умный совет: «если ты имеешь дело с человеком, у которого есть мания – какая угодно: любовная, национальная или идейная – надо с ним если не соглашаться, то, по крайней мере, не спорить». Со временем я узнал, что он «легендарная личность» в НИИ: работая с.н.с. и получая зарплату, он исправно пишет никому не понятные отчёты на двух страницах и печатает такие же статьи в местном сборнике научных трудов, однако признания его работа на учёном Совете не имела, а к критике относится с раздражением, высокомерно и гордо заявлял: «Вам всем не дано понять этот новый взгляд на теорию бетона и объяснение его свойств», проявлял своё превосходство перед людьми; бедный Акбулатов не знал, что делать с ним и его работой; наконец начальство решило отослать её в НИИЖБ и получить отзыв; Ахмыловский согласился, отпечатал 30 страниц на машинке, переплёл чистовик и институт отправил работу в Москву; из НИИЖБа пришёл официальный ответ: трое учёных, доктора наук, отмечали, что работа не имеет научной и практической ценности; мне Петрусев сказал: «Мало того, что он из говна слепил конфетку, так ещё требует от всех лакомиться ею»; реакция Ахмыловского на отзыв была обычной, как всегда, но уволить его не могли – здесь не производство, а наука; слава Богу, я ничем этим не интересовался, форсировал свою работу и систематически отправлял отчёты о работе над диссертацией в отдел аспирантуры; когда прибыл из отпуска в институт, не застал на рабочем месте Ахмыловского, он уволился; как мне рассказывали, его подвёл авантюрный характер; попался на аморалке: у нас летом работала лаборанткой милая девочка-школьница, дочка замдиректора Быстрова; однажды после работы сотрудник, посланный отцом за дочкой, зашёл в пустую лабораторию и открыл дверь в нашу комнату; девочка сидела на коленях у Ахмыловского, а на столе стояли два стакана и початая бутылка вина; так закончилась его научная карьера в НИИ.

Судьба его была необычной: война застала ребёнком в блокадном Ленинграде, известное дело – голод, дистрофия… оттуда детей вывезли, не дали им погибнуть, спасли; после войны он окреп, как и многие окончил школу и вуз, женился, в семье, проживающей в Красноярске, воспитывались две дочери; был он физически сильным, но импульсивным, часто психически неуравновешенным; в голове много разных идей, были и причуды, с которыми приходилось мириться жене: начитавшись публикаций о том, что голодание повышает умственные способности, он посадил семью и, главное, детей, младшей пять лет, а старшей Лене девять лет, на жёсткую диету и не давал достаточно есть, росли девочки худенькими; на замечания детского сада и школы он не реагировал. Однажды попросил меня сопроводить Лену, которой было уже 12 лет, в пионерлагерь, находящийся в лесу возле Красноярского дома отдыха на берегу Енисея; я согласился и когда, стоя в кузове институтского грузовика, стал поднимать стоящую на земле Лену, очень удивился её совсем маленьким весом и подумал, что хоть бы она в лагере поправилась; отец хорошо играл в шахматы и учил свою семью; Лена в школе всех обыгрывала, а позже из прессы я узнал, что однажды она стала чемпионкой СССР среди женщин (Гаприндашвили была позже); в этом ранге я её видел в 1977 г. в Ростове, где проходил Всесоюзный шахматный турнир, но подойти к чемпионке постеснялся; в дальнейшем она успешно участвовала за страну в международных турнирах и осталась жить в США; где-то я прочёл, что человек использует возможности мозга на 20%, но в случае с Ахмыловским, наверное, на 25, и его гены передались Лене. Несколько лет о нём не было известно, но позже появились сведения, что он уехал на Север в Надым, жил без семьи и удивлял людей тем, что зимой ходил без шапки; позже, вернувшись в Красноярск, увлёкся пчеловодством и устроился работать на пасеку; когда-то Гераклит отметил: «Неразумный человек способен увлечься любым учением»; Ахмыловский отличался тяжёлым неуживчивым характером, был эгоистичен, капризен, раздражителен; его всегда развлекала цель, и только Бог знает, что у него было на уме.

XXIX

Однажды в конце дня на работе устроили маленький субботник; мы переставляли большие столы, на которых стояли приборы; я сказал лаборанту, чтобы всё подготовили и отключили энергопитание; когда начали двигать один из столов, я первый взялся за край, отодвинул его немного от стены, и меня сильно ударило током – оказалось, что лаборант не выключил рубильник и провод, оторвавшийся от прибора упал на металлический стол; вместо того, чтобы немного отдохнуть, я с лаборантами продолжил переставлять тяжёлые столы, и у меня неожиданно сильно заболел живот; не дожидаясь окончания рабочего дня, быстро приехал домой и лёг на кровать; пришла с работы Галя, от еды я отказался, т.к. была сильная боль; Галя заподозрила приступ аппендицита, надавила рукой на правую сторону живота и быстро отпустила руку, при этом я ощутил резкую боль, а она сказала: «Это точно аппендицит»; пошла за скорой помощью (телефона у нас не было), дождалась машины, и меня отвезли в неотложку, которая находилась в центре города в бывшем епископском особняке; Галя уехала домой, было уже около полуночи, когда меня подготовили к операции; врач-хирург, крупная высокая женщина, отложив в сторону толстую книжку, которую читала во время дежурства, скомандовала девушке-практикантке и нянечке, чтобы мои ноги и руки крепко привязали к операционному столу; затем дали наркоз и немного погодя приступили: сначала, когда хирург разрезала кожу, было совсем не больно, лишь ощущался приятный холодок от скальпеля; но