Однажды после какого-то нервного расстройства на работе, Галя заболела, на теле стали возникать влажные язвочки, вызывавшие сильный зуд; поликлиника выдала больничный и направила её в кожный диспансер, находящийся далеко где-то у ж/д вокзала; там ежедневно делали уколы и давали специальную мазь; дома приходилось несколько раз в день смазывать тело; Галя стояла раздетая, я и Кирюша смазывали язвы почти на всём теле; это продолжалось несколько недель, Галя терпела боль, пока полностью не вылечилась, т.е. когда тело стало чистым.

Теперь я ходил на работу пешком, задерживался в лаборатории, когда это было необходимо; стал задумываться о том, правильно ли выбрал направление исследований, чтобы результаты экспериментов хорошо вписывались в структуру диссертации и явились её логическим завершением; опыты с бетоном выполнялись в хорошем темпе; я всегда помнил слова моего мудрого друга Бориса Фертмана: «Цель достигнешь быстрее, если будешь двигаться даже как черепаха, но в правильном направлении, чем бежать сломя голову в неправильном». Мне очень важно было понять механизм действия химдобавок, что зависело от многих факторов; для этого, помимо технических данных, необходимо пристальное внимание всех органов чувств, задействование всех душевных сил; известно, что до конца понять сущность явления может только тот, у кого семь пядей во лбу, но и простой смертный тоже, хоть и не до самого конца, должен стараться понять, а поняв, задаться вопросом: «А что я конкретно могу ещё сделать с пользой, чтобы найти ответ?»; и если ответ найден, то необходимо сразу активно действовать. Так я и поступал, не жалея сил; недаром кто-то из сотрудников сказал, что директор Крупица назвал меня «бульдозером»; хотя после перенесённой операции рана немного побаливала, я думал: погружусь в бездну труда, который имеет то преимущество, что, всячески мучая человека, заставляет его забыть обо всех прочих муках; действительно, работал я напряжённо, не считаясь со временем, добиваясь хороших результатов многочисленных экспериментов, а после работы уже дома до позднего вечера обрабатывал данные и планировал новые опыты.

XXXI

Выше я упоминал, что еда в институтском буфете была отвратительная и основная масса сотрудников ходили обедать домой или приносили еду на работу; только такие как я, в целях экономии времени, питались в буфете; вероятно, из-за этой плохой пищи и нервного перенапряжения (вспомнилась язва, которую лечил в больнице, работая на строительстве цеха М8 в 1961 году), у меня стали возникать острые боли в животе; эти непрекращающиеся боли, от которых хочется лезть на стенку, вынудили меня идти к хорошему специалисту, поскольку участковый терапевт помочь не мог; вспомнил, как мы в СУ-23 устраивали оборудование сцены в мединституте; поехал я к ректору и он написал записку к д.м.н., профессору Костюку Филиппу Филипповичу, работавшему зав отделением гастроэнтерологии в 20-й больнице на Правобережье; это был солидный мужчина лет пятидесяти, высокого роста, широкоплечий с фигурой штангиста; он выслушал меня, велел лечь на диван, прощупал живот; я поднялся и спросил: «в чём же причина болей?»; он задумался, я улыбнулся и легкомысленно сказал: «Вот если бы вы у меня спросили, что происходит с бетоном, я бы точно пояснил, хотя бетон известен менее двухсот лет, а медицина – тысячи лет»; это была, конечно, шутка, профессор доброжелательно улыбнулся и заключил: «По предварительному диагнозу у вас энтерит, расстройство кишечника, и его надо лечить, прежде всего, соблюдать щадящую диету и поменьше углеводов»; я спросил, можно ли мне полечиться здесь, пока не прекратятся боли и расстройства, на что он ответил: «Вы же видите, что весь коридор уставлен кроватями, я мог бы вас положить, но мест совершенно нет»; немного подумав, он добавил: «Если будете в Москве, зайдите в 1-й Московский мединститут к доценту Хвостову, он даст совет или положит в больницу»; я записал координаты, поблагодарил доктора и уехал домой.

Очень скоро мне пришлось лететь в командировку в НИИЖБ; закончив там дела, купил бутылку болгарского 5-звёздного коньяка (об этом мне намекнул Костюк), нашёл мединститут, но на проходной меня не пустили; я вышел из здания и увидел группу студентов, которые входили в подвал, пошёл с ними; там в гардеробе висели белые халаты, я тоже облачился и на лифте, минуя проходную, поднялся на нужный этаж, спросил о доценте Хвостове, нашёл кабинет и стал ждать, когда он закончит обход; мы встретились, доктор был уже на пенсии, но работал, поскольку ценился как опытный диагност; был он высокого роста, но уже сгорбленный старостью; во внешности выделялись глубокие и добрые синие глаза, длинные волосы, совсем седые; я передал записку Костюка, пока он читал, положил на стол свёрток, в котором был коньяк; он сделал отрицательный жест рукой, но я сказал, что это очень вкусно и полезно, тогда он положил бутылку в ящик стола; я рассказал о болях, о лечении язвы десять лет назад и визите к Костюку; он спросил, чем я занимаюсь, рассказал, что делаю диссертацию по бетону и работаю в НИИ; взглянув на меня внимательно, он не стал осматривать мой живот, вероятно, полагаясь на диагноз Костюка, сказал: «Вам надо срочно снять нагрузку, иначе это может плохо кончится вплоть до летального исхода, а что касается полечиться здесь по направлению из Красноярска, то у нас очередь около года»; я поблагодарил доктора, собрался уходить, а он спросил: «Вы меня поняли?», я кивнул.

На другой день вылетел в Красноярск; в самолёте сомнения одолевали меня, и, конечно, пагубно сказывались на самочувствии; прокрутил в памяти оба визита к гастроэнтерологам и особенно врезались слова Хвостова о летальном исходе; в голову пришла простая мысль, и я задал себе вопрос: «Если дело обстоит именно так, зачем тогда нужна диссертация, над которой я напряжённо и без устали работаю, испытывая страшную нагрузку, переутомив свой мозг и расшатав нервы, что явилось причиной обострения язвы; и если я отдам концы, то кому всё это будет нужно?»; заканчивался продолжительный полёт, я принял твёрдое решение резко сократить свои занятия и отдохнуть, как советовал Хвостов. Где-то прочёл: «Когда физически не по себе, единственное, что надо делать – это бросить на время мысль о своём основном занятии и жить conamore (с любовью), читать, писать письма, словом не дозволять, как говорил Байрон, мечу изнашивать ножен».

В первый же день на работе я начал «бездельничать», чем сильно удивил всю свою группу исполнителей: перестал интересоваться их делами, не торопил с испытаниями образцов, за столом ничего не писал, да и садился за него лишь изредка, играл в холле в настольный теннис, ходил в другие лаборатории поболтать, в библиотеке знакомился с новинками, в т.ч. с толстыми литературными журналами, гулял по