двору и даже на несколько часов отлучался в КПИ на кафедру пообщаться с Колупаевым; в общем, был свободен и откровенно две недели ничего не делал, не загружал голову «вредными» мыслями. К этому времени открылась новая столовая завода телевизоров, но находилась она не за забором, а вне его; готовили в ней хорошо и мы всей группой там вкусно обедали, в буфет я уже, ни ногой; мои подчинённые всё более удивлялись тому, что я не завожу разговор о работе и веду себя непривычно весело; как-то в столовой, пока я относил пустой поднос, с моего стола шустрая уборщица выбросила мой обед в тележку с отходами, и, главное, гуляш с большими кусками мяса; я её позвал и попросил принести новый обед, что она и сделала, а Негадова заметила: «Не надо зевать».

Дома я тоже не занимался диссертационными делами, а общался с семьёй. Гале обо всём рассказал, она была довольна, что за это время я изменился и стал хорошо себя чувствовать. В выходные дни с Кирой ходили на остров Отдыха, а однажды, взяв с собой сырую картошку, хлеб, немного сливочного масла и соль, поехали с ним по дороге в Дивногорск до остановки «Турбаза»; поднялись на пригорок, развели костерок и Кира начал печь картошку в углях, а я в основном снимал на кинокамеру; стали обедать, Кира не до конца очистив картошку, начал с удовольствием есть, испачкав лицо сажей; кино получилось почему-то с пробелами, но кадры, где он с аппетитом ел картошку, вышли хорошо. В будние дни Галя и я после работы иногда посещали в центре города новое маленькое «стеклянное» кафе «Северянка», где замечательно готовили куриные бульоны и блины с мясом. Вскоре на повороте к Свободному проспекту перед мостом открылась чебуречная, мы втроём часто её посещали, чебуреки были очень вкусными, но через несколько месяцев всё закончилось: мяса в чебуреках почти не было, готовили уже невкусную еду, люди перестали приходить, только выпивохи и ходили туда – обычная российская традиция, которая имеет место и сегодня.

Через две недели я начал нормально работать и теперь следил за режимом и питанием, а боли больше не беспокоили; поехал к Костюку, рассказал ему обо всём, передал привет от Хвостова; Ф.Ф. сказал мне: «Вы правильно всё делаете», пожелал мне успехов, а я этого замечательного врача никогда не забывал и часто вспоминал советы гастроэнтерологов.

XXXII

В начале 1973 г. было получено достаточное количество положительных результатов; мог бы теперь некоторое время почивать на лаврах или, по крайней мере, сделать перерыв, чтобы отдохнуть и насладиться достигнутым; но я сразу же садился подробно описывать ход экспериментов, зная, что всё это пойдёт в главы диссертации; в лаборатории это делать было совершенно невозможно, обстановка не располагала к творческой работе; дома вечерами и в выходные дни можно было только обрабатывать материал и писать отдельные тезисы. В феврале я взял отпуск на 14 дней, приехал в полупустой Красноярский дом отдыха, расположенный в живописном лесу на берегу Енисея, купил 12-дневную путёвку за полную стоимость и договорился с директором, которому вручил подарок, чтобы в мой двухместный номер никого не селили, буду писать. Кстати, о путёвках; сейчас многие говорят, что в СССР льготные профсоюзные путёвки были доступны, в т.ч. и для поездок за рубеж, но это кому как; например, когда мне надо было после операции ехать в санаторий для реабилитации, я увидел солидный список имеющихся в профкоме путёвок, но мне сказали: «Что вы, у нас даже рабочим мастерских путёвок не хватает, а вы инженер», и моя поездка не состоялась. Такие же истории повторялись и в РИСИ, и в Братском индустриальном институте; тем не менее, я покупал путёвки на месте за полную стоимость, что называется по блату. Таким образом, в течение всей жизни, работая в НИИ и в вузах, мне ни разу не удалось приобрести хотя бы одну льготную профсоюзную путёвку для лечения или отдыха; это означает, что кто-то был 1-го сорта, а кто-то 2-го; производственникам было легче, но в первые десять лет работы я был молод и в путёвках не нуждался.

В НИИ висел также список предлагаемых турпутёвок за рубеж в соцстраны; я, немного зная немецкий, написал заявление на приобретение турпутёвки в ГДР; парторгом нашего института был завлаб Гавриш, сорокалетний мужчина, обладавший представительной внешностью: всегда в белом халате и с серьёзным выражением на лице, весь он был какой-то выхоленный, щеголеватый и чистый; надменная манера ходить составляла его отличительную черту; вид у него был самодовольный, непроницаемый, высокомерный и неприступный. Мне в профкоме сказали, что о путёвке надо спросить у Гавриша; я зашёл в кабинет, он, повернув ко мне своё широкое лицо, с грубоватыми, но довольно правильными чертами, которое выражало полное равнодушие; сообщил без комментариев, что моя просьба поехать по турпутёвке в ГДР не была удовлетворена, при этом взгляд его был столь же холодным, как ледоруб альпиниста. Коллеги объяснили мне, что идёт бегство людей из страны во время пребывания за рубежом, поэтому ЦК КПСС создал секретный циркуляр для райкомов партии: не выпускать за рубеж тех, кто работает на предприятии менее 10 лет; т.е. человек, проработавший этот срок, на тот момент считался благонадёжным, какая глупость! Я всего этого не знал и, как дурак, ждал разрешения райкома; к тому же я не был членом партии, а в НИИ проработал только три года. Почему я не был в партии, ведь многие мои друзья и коллеги стали членами партии; я тоже, будучи, как и они, идеализированным комсомольцем симпатизировал коммунистам, а уж к своим друзьям, членам партии, относился с глубоким уважением; в былые времена, работая на производстве, были моменты, когда по предложению руководства я мог бы написать заявление, никакого отторжения от партии у меня никогда не было; сначала по молодости, я говорил, что пока ещё не дорос до членства в партии, потом просто не было времени, а если вернуться к моим предыдущим главам и внимательно прочесть о жизни после 1964 г., многое станет ясно; но повторяю, вступить в партию мне «не последнему дворнику на производстве» было естественным делом, однако тем, кто не работал на производстве (в науке, искусстве и др.) такая возможность предоставлялась не всем. Я, наверное, был единственным в компании своих друзей беспартийным, прояснил этот вопрос в партбюро НИИ, и мне прямо ответили, что райком даёт разнарядку на приём в партию научных работников; в частности, в этом году позволено только двум претендентам из полсотни желающих; всё стало ясно