этого не случится. Она боится сказать об этом отцу, поэтому по вечерам они с Анусей Павловской чинят порванные кружева и гадают по Зоару, который Ануся привезла из Польши.

Эва в последнее время обгрызает заусенцы. Иногда пальцы в таком состоянии, что скрыть ранки можно только под перчатками.

О Франтишеке Воловском и его ухаживаниях

Франтишек Воловский, первенец Шломо, он же Лукаш Франтишек Воловский, – спокойный, высокий, красивый молодой человек, на год старше Эвы; говорит медленно, с расстановкой. Он учился в польских школах и мечтал об университете, но не вышло. Зато Франтишек много читал самостоятельно и во многом разбирается. Говорит на древнееврейском, идише, польском и немецком. На каждом из этих языков своеобразно, потому что у него есть небольшой дефект дикции. Франтишек не хочет оставаться с отцом в Варшаве и варить пиво. В конце концов, у него имеется шляхетский титул. Он хотел бы заняться делами великими и важными, хотя еще не знает точно, какими именно. В Брюнн он приезжает в том возрасте, когда уже принято жениться. Будучи сыном одного из самых старших и важных братьев, обладает определенными привилегиями. Франтишеку выделяют комнату, которую он делит со своим двоюродным братом. Тот, несколькими годами моложе, окончил коллегию пиаристов – предмет жгучей зависти Франтишека.

Отец Франтишека, Шломо Воловский, уже писал Якову Франку по поводу женитьбы сына; не открытым текстом, но письмо было очень сердечным и полным воспоминаний – Шломо ссылался на память Элиши Шора и заверял в своей братской любви, что, возможно, указывало на то, что семья Воловских надеется каким-то образом укрепить связь варшавской махны со двором в Брюнне. Это само собой напрашивается, о таком браке не раз говорили, еще в Иванье, когда дети были маленькими. Что такого необычного в том, чтобы Франтишек приехал и сделал Эве предложение?

Франтишек спокойно ждет вечернего приглашения. Наконец, аккуратно одетый, он сердечно приветствует Господина и Эву, а потом, после довольно сложной беседы (непринужденные беседы Франтишеку всегда давались с трудом), ему даже разрешают переворачивать ноты, когда Эва играет на только что купленном инструменте. Вскоре Франтишек, как того и желали родители, влюбляется, хотя можно с уверенностью сказать, что Эва, вероятно, даже не обратила внимания на присутствие этого переворачивателя нот.

Ris 664. piano

– Тебе не мешает, что она резвилась там, в Вене? – спрашивает двоюродный брат, когда они уже лежат в постелях, уставшие от светскости и муштры. Франтишек для этого совершенно не приспособлен.

– Резвилась она с императором. Впрочем, об императоре не говорят, что он «резвится», император флиртует, у императора случаются романы… – мудро отвечает Франтишек.

– И ты бы хотел на ней жениться?

– Конечно. Она предназначена мне, поскольку мой отец ближе всех к Господину, он старший из братьев.

– Мой тоже, возможно, даже ближе твоего. Он был с ним в Ченстохове, а затем, когда умерла госпожа Хана, бежал через стену.

– Почему он бежал?

– Так он рассказывал – что спрыгнул со стены, потому что испугался.

Франтишек Воловский-младший отвечает, как всегда, невозмутимо:

– Наши отцы верили, что после того, как они примкнули к Господину, смерть их не коснется. Сегодня это трудно понять.

– Они верили, что бессмертны? – голос двоюродного брата срывается на недоверчивый дискант.

– Что тебя так удивляет? Ты тоже в это веришь.

– Ну да, но ведь не на земле. В Царствии Небесном.

– То есть где?

– Не знаю. После смерти. А ты как думаешь?

О Самуиле Ашербахе, сыне Гитли и Ашера

Теперь Ента, которая повсюду, смотрит на Самуила, сына Гитли и Ашера, они же Гертруда и Рудольф Ашербах, владельцы магазина оптики на улице Альте-Шмидегассе в Вене. Этот худой прыщавый юноша, студент-юрист, стоит со своими товарищами и смотрит на проезжающий мимо богатый открытый экипаж. В экипаже сидит мужчина в высокой шапке, рядом с ним – красивая молодая женщина. У женщины оливковый цвет лица и огромные темные глаза. Вся одежда на ней светло-салатового цвета, даже перья на шляпе, – такое ощущение, что она сияет каким-то подводным светом. Невысокая, но прекрасно сложена – с тонкой талией и красивыми формами. Большое декольте прикрыто белоснежным кружевным платочком. Карета останавливается, слуги помогают господам выйти.

Мальчики смотрят с любопытством, и из восторженного шепота прохожих Самуил узнает, что это какой-то польский пророк с дочерью. Они исчезают за дверью дорогого кондитерского магазина. Больше ничего не происходит. Мальчики отправляются по своим делам.

Самуил бывает вульгарен, но в его возрасте это простительно.

– Вот бы я ее поддел на штык, эту польскую красоточку, – говорит он.

Его товарищи гогочут.

– Она не про тебя, Ашербах. Это богатая дама.

– Вот как раз богатых дам я и собираюсь поддевать на штык.

Салатовая красавица произвела на Самуила неизгладимое впечатление. Он представляет ее вечером, когда удовлетворяет себя. Из декольте выскакивают полные, упругие груди, а среди пены юбок Самуил отыскивает горячую, влажную точку, которая поглощает его и заливает наслаждением.

28

Ашер в венском кафе, или Was ist Aufklärung?[206] 1784 год

Чай из Китая, кофе из Турции, шоколад из Америки. Все это у них тут есть. Столики стоят тесно, стулья красивые, из гнутого дерева, причудливые, на одной ножке. Они приходят сюда с Гитлей-Гертрудой, заказывают к кофе сладкий торт, который едят маленькой ложечкой, медленно, смакуя каждый кусочек. От шоколада во рту происходит просто-таки взрыв наслаждения, взгляд туманится, вид на улицу теряет четкость. А кофе, напротив, возвращает зрению остроту. Они молча заканчивают эту войну стихий в человеческих устах и наблюдают за пестрым столпотворением у собора Святого Стефана.

На полке у входа – газеты, новая мода, которая, видимо, пришла сюда прямиком из Германии и Англии. Берешь газету и садишься за стол, желательно поближе к окну, где посветлее, иначе придется читать при свечах, это утомляет глаза. На стенах висит множество картин, но на них трудно что-либо различить в полумраке, даже днем. Часто, держа в руке подсвечник, гости подходят к какой-нибудь и при неверном свете любуются пейзажем и портретом.

Прибавьте к этому удовольствие от чтения. Сначала Ашер читал газеты от корки до корки, истосковавшись по печатному слову; теперь уже знает, где искать что-нибудь интересное. Он сожалеет, что плохо знает французский – следовало бы заняться, потому что французские журналы здесь тоже есть. Ашеру скоро шестьдесят, но голова в порядке, не подводит.

«Существует бесчисленное множество точек зрения, при помощи которых можно выразить как материальный мир, так