драгоценность, ради которой живет любое разумное существо, даже если само об этом не знает. Ты узнал кое-что новое: о себе, о друзьях, о мире вокруг тебя. Стал лучше чем был. Разве оно того не стоило?

— Ничто на этом свете не стоит того что бы переживать нечто столь отвратительное и противоестественное. Я… я словно бы вёл на убой сам себя! Как бы безумно это не звучало! Я предал сам себя!

— Так оно и есть. На этом строится весь механизм работы этого наваждения, оно…

— Замолчите!

Два ярко зелёных глаза с недоумением уставился на юношу:

— И ты хочешь уверить меня, что даже не полюбопытствуешь как именно работает это нечто? Да брось, это смешно.

— Нет, — глухо откликнулся Хирузен, с опаской поглядывая на аловолосого.

— На все ваши вопросы. Я не хочу знать что это было, не хочу помнить об этом, и в этом нет ничего смешного.

Сказав это юный Сарутоби сел рядом с друзьями, обнял рыдающую подругу, сжал плечо лучшего друга, чьё тело до сих пор колотила сильная дрожь, из последних сил выдавил из себя улыбку и даже смог пошутить, молясь всем богам чтобы никто из них не заметил как до сих пор дрожат его руки. А Кагуя так и стоял на одном месте, наблюдая за этой картиной и отчаянно стараясь понять почему? Но неизменно терпел неудачу.

* * *

Всё же странные детишки. То рвутся на передовую, осознавая что могут легко сложить голову в каждой приграничной стычке, то в первозданном ужасе трясутся от какой-то ерунды. И ведь не мудрёный фокус, всего-то воздействие на бессознательные реакции, а если конкретно то на ассоциации, известные всем млекопитающим, а именно — звук ударов материнского сердца. Этот ритм, он подсознательно внушает доверие, позволяет расслабиться и увериться в собственной безопасности, и сильно притупляет критическое мышление. Хотя понять что именно представляет эта неизвестная техника было не так уж просто. Я сам смог это лишь по той причине, что будучи ещё в утробе матери отчётливо запомнил, как на меня действовал ритм ударов в её груди. И вот пригодилось — кто бы мог подумать.

Но всё же, несмотря на кажущуюся простоту, механизм занятный, даже несмотря на то что, воздействие очень уж легко прервать. Отсюда собственно и вывод что никакая это не ловушка скорее какое-то воздействие.

При этом, что удивительно, последствия от соприкосновения с ним оказались намного сильнее чем я ожидал. Детишек я выдернул едва почувствовал как им становиться дурно, но даже так приложило их сильно. Хотя, признаю что эффект от подобного обмана собственного бессознательного, подменой им же созданных образов, может весьма губительно сказаться на психике, но не до такой же степени! По сути они просто лишились парочки ассоциативных цепочек, и то слово лишились тут не совсем верно, просто их восприятие этих образов сильно исказилось под влиянием наваждения. И я бы ещё понял будь там хоть что-то важное, на горевать из-за такой мелочи, когда в замен тебе предоставили более лучшую и сильную версию тебя же, лишённую бессмысленной привязанности даже не к человеку, а к глупой иллюзии абсолютной безопасности, построенной на восприятии не до конца сформировавшегося сознания! Это почти благословение. В конце концов, как не раз говорил тот Старик — эмоции существуют для того что бы нам было весело жить, однако тот факт что они у нас есть не означает что они от нас неотделимы. Ещё как отделимы. Что испытывать в полной мере, а что спешно проматывать на самом дальнем участке сознания, решать каждому. С первой частью я согласен целиком и полностью, о вот со вторую никогда не приму. Я это я — сумма всех поступков, чувств, всех действий и желаний, и ни как иначе. Я никогда не откажусь от того что является частью меня, что тут сказать — излишки трудного детства. Впрочем если позицию Хагоромо я хотя бы могу понять, то вот этих детишек, да и чего греха таить, добрую часть всех живущих людей — нет. Боятся себя, боятся изменений в себе — верх глупости граничащий с безумием. Всё живое меняется. В противном случае было бы непонятно, зачем оно всё так подолгу остаётся в живых.

Криво вздохнув я отбросил тяжкие мысли о несовершенстве рода людского и поднялся на ноги. Это моё действие разумеется не осталось незамеченным. три пары глаз с опаской и настороженностью уставились на меня исподлобья. «Сильнее чем ты думаешь», да? Оно и видно.

— Значит так. Вы трое останетесь здесь, пока я проверяю что это за нечто поселилось в этих недрах. После чего мы либо продолжим наши поиски, или же, если выяснится что это неведомое как-то связано с нашими друзьями, попробуем разузнать что-то ещё. Вопросы?

— Нет, — глухо откликнулся Хирузен, — Но есть возражение, Тэкеши-доно.

Я в недоумении поднял одну бровь.

— Мы пойдём с вами.

Я не стал уточнять что идея паршивая, и что потом они пожалеют. И так всё понимать должны — не маленькие. Однако один вопрос всё же задал:

— Зачем?

— Хочу быть уверен что эта мразь никогда не выйдет на свет, — почти прорычал мне в ответ этот юнец, пока за его спиной твёрдо встали его товарищи.

Сказано было сильно, с чувством, с верой в собственное дело. Вот только все трое по-прежнему смердели страхом, хоть теперь к нему примешался гнев. Впрочем возражать или отговаривать их я даже не думал. Во-первых бесполезно, во-вторых — уж очень мне стало любопытно что из всего этого получиться по итогу.

Глава 64

Яростный гул пламени, треск рушившихся скал, вихрь сметающего всё на своём пути ветра и грохот водной лавины заполонили собой всё и вся. Враг находил врага, клинок находил клинок, а бесконечная пляска во славу Бога Смерти всё набирала обороты.

Лист против Песка, отчаяние и жажда жизни, против стойкости и веры в собственное превосходство, а посреди этого тот, чья фигура всегда была заслонена тенью.

* * *

С раннего детства и по сей день, он пребывал на вторых ролях, ибо были те кто сиял ярче. Насмешка судьбы, быть одарённым сверх всякой меры, превосходить любого из абсолютного большинства, но всё ещё оставаться недостойным того чтобы взглянуть на мир с самой его вершины. В этом, если задуматься, была суть всего рода людского. Неописуемо слабые для того чтобы обуздать течение жизни, слишком недолговечные для того чтобы суметь познать тайны сияния звёзд… и чересчур алчные и жестокие для того чтобы со всем этим просто смириться. Благословение и вместе с тем проклятие. Ведь именно благодаря этим качествам люди были,