– Расскажешь? – тихо спрашиваю и нахожу ее ладонь в складках пледа, которым укрыты ноги Веры.

– Нечего рассказывать. К этому все и шло.

– Что все?

– Антон решил взять паузу. Расстаться, проще говоря. Нет, я его понимаю, правда… У него будущее, крутой институт, ты же сама знаешь. – Речь Веры становится воодушевленной, сочится гордостью. – А я… Ну нам не стоит пытаться взваливать друг на друга ответственность, верно?

– Почему? Разве любовь…

– У меня задержка. Была. Тест вроде отрицательный, но… сути это не меняет. Антон услышал про это и… Я его понимаю, да…

Мне хочется схватить Веру за плечи и начать трясти. Она превозносит своего этого Антона за то, какой он умный, как многого добился и какая она по сравнению с ним незначительная сошка, совершенно не зная правды.

– Ты… понимаешь его? – спрашиваю я, не веря своим ушам.

– Слушай, я и так обуза, а уж если бы… Короче, это лишние переживания, ему это сейчас не нужно. Он вернется. – Она выдыхает и выпрямляет спину. – И все будет как прежде. А ты… Ты правда… попрощалась с Бродягой?

Она долго смотрит на меня, ждет, пока я кивну, а после того, как делаю это, вдруг начинает всхлипывать чаще. Будто ребенок, которому уже давно пора успокоиться, но он не в силах.

– Больно? – спрашивает Вера, по ее щекам бегут крупные слезы, от которых даже страшно становится.

Я таких у сестры никогда не видела.

– Очень.

Она начинает скулить, приваливается к моему плечу, а потом рыдает в голос так, что хватает на нас двоих. Внутри меня что-то со щелчками ломается, пока Вера плачет, цепляясь за мою руку. Она твердит, что все к лучшему. Я твержу, что все к лучшему. Но не плачу, потому что жжет не в глазах, а в груди, и это что-то другое, нежели обида, злость или разочарование. Что-то большее, чем слезы, но природу нового чувства я понять пока не могу.

Мы сидим, уткнувшись друг в друга, и обещаем, что все наладится, и, как я ни пытаюсь, у меня не выходит сказать сестре, что я ее ненавижу. Я слабая, поддавшаяся ей дурочка. А она несчастная. И в своей любви, и в своей злобе.

Четырнадцатая глава

МЫ С ВЕРОЙ УХОДИМ на больничный. Так она это называет, предъявляя родителям красные заплаканные глаза.

– Нет, это простуда, мам. Лида тоже совсем никакая. Врача не нужно, просто отлежимся, если будет плохо – вызовем.

И весь день мы сидим, поедаем мороженое и смотрим сопливый сериал. Мы не разговариваем, потому что нам не о чем. Ей не понять моей любви, мне – ее. Для меня ее расставание – благо, для нее мое расставание – праздник, но иногда Вера ставит сериал на паузу и бежит, чтобы умыться. Иногда я вдруг сворачиваюсь на диване в клубок, уткнувшись в ее колени. Так проходит целый день, а наутро все начинается опять, по кругу.

Она предлагает в пятницу пойти на пары, но я отказываюсь, чтобы не видеться с моей болью. Вера не возражает, только спрашивает, может ли помочь чем-то.

– Не сдавай его и позволь нам встречаться.

– Не могу.

Я киваю. Не могу ее осуждать, хоть и очень хочу спихнуть всю ответственность и сидеть дуться. И мы продолжаем молча есть попкорн, смотря сериал за сериалом. Родители на ужине у Васильевых, и, разумеется, нам с Верой там делать нечего, но она то и дело смотрит на телефон в ожидании, что кто-то напишет.

Бродяга держит слово. Не звонит, не напоминает о себе. А может, он просто обижен. Сердце все больше и больше разрывается от грустных мыслей.

– Может, ты просто ему не нужна? – В Вере снова включается стерва. Я сжимаю зубы. – Антон мне пишет, но…

– Ты же понимаешь, что он просто боится, что ты нажалуешься родителям? – Мой вопрос на нее действует как пощечина. Вера отстраняется от меня, забирается с ногами на подлокотник дивана.

– Это не так!

– Так. Так! Так! – Я вскакиваю с места и встаю напротив Веры.

Мы уже несколько раз за эти дни срывались друг на друга, так что нет ничего удивительного в очередной ссоре.

– Ты что, не видишь? Он не стоит твоих слез. Ни одной слезинки. Он… мошенник хуже Бродяги!

– Что? – Вера смеется.

Сначала тихо и нервно, а потом все веселее и громче.

– Что слышала. Ты много про него не знаешь, ясно?

– А ты, значит, знаешь?

По окнам начинает стучать дождь, и резко становится пасмурно. Кажется, что в гостиной отключили теплые полы, иначе почему так холодно? Вера меняется в лице, становится самоуверенной, гордо задирает подбородок и открывает рот, чтобы что-то сказать, как вдруг раздается стук в дверь. Пару секунд мы смотрим друг на друга, прежде чем Вера идет открывать.

– А ты что здесь делаешь? – Голос Веры так сильно сочится ядом, что у меня нет ни одного сомнения, кто стоит на пороге.

– В гости пришел, пропусти. – И, не слушая возражений, Бродяга отодвигает Веру в сторону, просто взяв ее за плечи. – Привет! – а это уже мне.

Дыхание перехватывает от его взгляда, и я вижу, что и сам Артем дышит тяжело, будто сюда бежал. А может, так и было.

– Я… не к тебе. – Он качает головой, но от меня не отворачивается. – Я к Вере. – И смотрит в глаза мне. – На. Делай с этим что хочешь. – Он слепо тычет в нее своей тетрадью, Вера машинально ее подхватывает.

– Что это? – брезгливо спрашивает сестра.

– Делай с этим что хочешь. – Он по-прежнему не отрывает от меня взгляда. – Если решишь отнести отцу, декану или кому-то еще, вырви последние страницы, иначе карьера твоего Антона пойдет в задницу.

– Что? – Вера хмурится, листает тетрадь.

Я делаю навстречу Бродяге один шаг, второй, третий, пока мы не оказываемся настолько близко, что я могу уткнуться в его грудь, просто чуть наклонив голову. Его руки не ложатся на мою спину, но он прижимается щекой к моей макушке. Я чувствую знакомый запах, знакомое тепло, мне больше вообще ничего не нужно, а сердце с сумасшедшей силой рвется к нему. Это то, о чем я читала, то, о чем мечтала. Мой оживший роман.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю его.

– Да плевать. Не хочу, чтобы тебя кто-то шантажировал, – бормочет Артем мне на ухо.

– Я думала, что ты… испугаешься и больше ко мне не подойдешь…

– Нашла кого пугать, – улыбается Бродяга и закидывает