Жуков поинтересовался:

— Предлагаете инициировать запросы в сенатах и прочихпарламентах по поводу совместного поселения в номера мужчин и женщин?

Я покачал головой.

— Нет, мы же говорим о том, чтобы чем-то занятьнаселение?.. Вот пусть само население и начнет. А мы незаметно поддержим.Начнется ожесточенная полемика в прессе о допустимости и недопустимости, оморальных границах, о законах нравственности, которые нельзя нарушать…

Жуков хмыкнул.

— Как будто уже не все их нарушили! Да еще и узаконили…Простите, что прервал.

Я наклонил голову, принимая извинения, в груди разлилосьприятное тепло, сам Жуков, ветеран из ветеранов, извинился, это ж надо. Так всамом деле уверюсь, что чего-то стою.

— Вообще-то знаем, чем все это закончится, —продолжал я. — И другие умные люди знают. Но идиоты, которых большинство,начнут шумную кампанию…

Арнольд Арнольдович тонко улыбнулся.

— Насколько я понял, начнем мы?

— Мы бросим первый камешек, — уточнил я. —Если понадобится, то где-то поддержим одной-двумя статьями в прессе. Но думаю,что все покатится без нашего вмешательства.

Он потер руки, почти промурлыкал:

— Люблю изящные решения. Когда большие результатыдостигаются минимальнейшим вмешательством. Как верно выразился наш юный друг:бросить крохотный камешек в нужное время и в нужном месте. А лавина пойдет поточно указанному маршруту.

Арнольд Арнольдович сказал задумчиво:

— А знаете… это может даже оздоровить общество. Насторону этого предложения могут встать, как ни странно, даже ортодоксальныесекты… да что там секты, церковь наверняка встанет.

Жуков спросил ошалело:

— Церковь?

— Ну да. Не усек?

— Прости, я что-то кофе недоперепил, голова чугунная.

— Говорят, гильотина помогает, — любезнопосоветовал Арнольд Арнольдович. — Церковь, как известно, пока что твердостоит против однополых браков. Несмотря на попытки отдельных священниковлегализовать такое противоестество, церковь помнит, что за такое Господь сжегСодом и Гоморру, так что…

Жуков сказал быстро:

— Я понял! Сейчас мужчин селят вместе, а это как бы подталкиваниек гомосексуализму! Ведь это раньше парни могли пройти по улице в обнимку, иникто бы не подумал на них ничего из того, что сразу подумают сейчас, а теперь,когда даже кровати стоят рядом…

— Верно, — поддержал Цибульский, — расселить,чтобы и мыслей подобных не было! А женщина на соседней постели — это кайф.Можете трахаться — это нормально, можете сохранять супружескую верность:то и другое — хорошо, естественно.

Глеб Модестович быстро набрасывал что-то в блокноте,вскидывал обезьянью мордочку, всматривался в наши лица, будто рисует шаржи, ноя скосил глаза и увидел множество мельчайших закорючек тайного языкастенографии.

Только Орест Димыч помалкивал, но я уже в каком-то прозрениивидел по его лицу, что перед его мысленным взором все центральные города Европыи Штатов, митинги на улицах и столкновения демонстрантов с противоположнымилозунгами, радостный всплеск оживления в СМИ, новые темы и даже рубрики втелепередачах, дебаты в правительствах, разноречивые требования общества…

Предложения, идеи и пожелания я сдавал Глебу Модестовичу.Сотрудники все те же, новых не прибавилось, так что всех уже знаю какоблупленных и только теперь заметил, что очень давно не видел ЭдуардаКронберга.

Тихонько во время обеда в кафе спросил у Глеба Модестовича,не заболел ли Кронберг, это тот, который принимал меня на работу. АрнольдАрнольдович и Жуков переглянулись, а прямодушный Тарасюк сказал грубо:

— Что тебе до Кронберга? Живи, работай.

— Да я просто так… — пробормотал я. —Интересно.

— Он здесь вряд ли появится, — сказалТарасюк. — Глеб, передай, пожалуйста, аджику… Спасибо!

Я смотрел, как он щедро поливает красной пастой бифштекс,лицо спокойное, но чем-то предупреждающее, что про Кронберга говорить не стоит.

Глеб Модестович взглянул на меня с пониманием в добрыхглазах, помялся, не зная, что сказать, повернулся к Жукову.

— Володенька, вы пойдете на выборы?

Жуков так удивился, что выронил бутерброд и едва поймал егонад чашкой чая, но половина красной икры все равно обрушилась в горячийнапиток.

— Черт, — сказал он со злостью, — ну что выкаркаете такие глупости? Любой политический режим — это парламент шлюх, нетак ли? Только при демократии шлюхи — сам народ. А у меня к шлюхам никогдане было почтения, и я никогда не ставил между собой и шлюхами знак равенства.Да, бывало, пользовался, чего греха таить, но я и туалетом пользуюсь.

— Фи, — сказал Арнольд Арнольдович с достоинством.

— Вот именно фи, — рыкнул Жуков сердито. —Нашел о чем спрашивать! За столом.

— Так ведь все телеканалы забиты этой подготовкой квыборам, — сказал Глеб Модестович, оправдываясь. — Такие дебаты,такие страсти! Хотя вы правы, ничего не изменится, кого бы ни выбрали.

Арнольд Арнольдович вежливо хохотнул:

— Выборы проводятся только для того, чтобы узнать, чейпредвыборный прогноз оказался точнее. Этот тот же ипподром, на который выхаживаете…

— Это было в молодости, — огрызнулся Жуков. —Очень далекой.

— А для недо… как вы их там, вся жисть — игра,игра, игра… Играя, старятся и мрут, так и не став взрослыми.

— Они еще и гордятся, — бросил Тарасюкобвиняюще, — что остались детьми! Представляете, здоровенные дети впятьдесят лет с умом и желаниями младенцев!

Он умолк и проводил взглядом двух женщин, что заняли столику окна. Одна сбросила на спинку стула легкую блузку, обнажив блестящиезагорелые плечи и почти открыв удивительно округлую и приподнятую грудь, втораясразу откинулась на спинку, давая возможность всем мужчинам в кафе любоватьсяее пышной и удивительно четко очерченной грудью.

Жуков, потаращив глаза с восторгом, вдруг помрачнел ифыркнул с неприязнью:

— Силикон!

Цибульский тут же поддакнул:

— Да, ненастоящие.

— Ага, — буркнул и Орест Димыч с готовностью.

Они принялись за десерт, но время от времени поглядывали наженщин, да и как не поглядывать, такие сиськи приснятся — встанешь утром смокрыми трусами. Любопытно, мелькнула мысль, впервые за всю историючеловечества совпали мнения и отношение как самых старых пердунов и дряхлыхзлобных бабок, так и тинейджеров. Раньше абсолютно во всем вкусы диаметральнорасходились. Все, что нравилось старшему поколению, для молодых парней —отстой, маразм, а молодые парни, с точки зрения стариков, вообще с ума сходят.