— Евгений Валентинович, я сейчас не могу вам ничегосказать. Вам остался всего один ап до того… как узнаете намного больше. Еслидоживете, перед вами раскроются все наши тайны… и ваши сомнения рассеются.

Я пробормотал:

— Простите, я по наивности полагал, что только я емсено, а остальные — солому. Извините! Я пошел, пошел, пошел трудиться.

Арнольд Арнольдович сказал в спину очень дружелюбно:

— Евгений Валентинович, мы очень ценим вас!

— Спасибо, — сказал я уныло, — что невдарили.

В кабинете я попытался сосредоточиться на работе, но что-тотревожило, я отмахивался, влезал в дебри философских построений основ будущегообщества, однако мысль упорно возвращалась к словам Глеба Модестовича.

Возможно, над проблемой адаптации населения к быстрым ирезким переменам работает большая группа специалистов, которым я и в подметкине гожусь. Конечно, я не поверю, что есть на свете умнее меня, все мы считаемсебя самыми умными, но примем за рабочую гипотезу, что такие есть.

Так вот я не вижу следов работы этих умников. Народпо-прежнему уверен, что в будущем у них будут разве что автомобили круче иморды шире, и когда придет вторая шоковая волна, слабые сойдут с ума, а сильныебросятся крушить лаборатории, институты и заводы, что порождают такую технику.

Страшнее всего то, что почти следом за второй волнойнахлынет третья. Люди не успеют смириться с последствиями второй, как на улицахпоявятся киборги, виртуальная реальность смешается с пополненной, исправленнойи затем с реальной, непонятные существа будут возникать из ниоткуда и пропадатьпрямо на месте, все — на немыслимых скоростях… И все это те, кто переживути примут шоковые волны, будут считать это нормальной жизнью, а остальные ощутятсебя в мире, захваченном инопланетянами. Неужели наши этого не понимают?

Сегодня обратил внимание, что вообще-то уже во всех странахзаконы слегка и как бы незаметно подправлены, чтобы верхним было проще жить ипроще править. Не так давно Чейниш, один из очень богатых людей, хоть не входитдаже в первую тысячу самых богатых, в пьяном виде на полном ходу сшиб мужчину сдвумя детьми на тротуаре. Все — насмерть. Раньше этого было бы достаточно,чтобы отправить на электрический стул, но по нынешним законам в суд долженподать именно пострадавший, в данном случае — безутешная женщина, разомпотерявшая мужа и двух детей. Однако Чейниш сразу же предложил ей пятьмиллионов долларов, она потребовала десять, сошлись на семи, и суда непоследовало.

Еще, помню, кто-то из высоких чиновников тоже в пьяном видезадавил несколько человек, одного — когда тот переходил дорогу внеположенном месте, и еще четверых, когда удирал от полиции. И снова удалосьоткупиться, хотя пришлось отдать сорок миллионов. Правда, когда на счетувосемьсот миллионов, то потеря сорока — это совсем не потеря.

Этот новый институт сделки с правосудием и мировыхсоглашений чем-то хорош, чем-то отвратителен. С точки зрения целесообразности яеще не просчитал все его плюсы и минусы, но вообще-то заняться этим стоит,тенденция к ослаблению демократических ценностей замечается по всему миру.

Правители без стеснения передают свои выборные посты детям,будь это Буш-старший Бушу-младшему в демократической Америке, пожизненныепрезиденты в полудемократических Азербайджане, где тоже от отца к сыну, вЛиване и прочих египтах. Президент Аргентины передал президентство жене, прототалитарные каэндээры и говорить нечего, там это в порядке вещей. Вообще, всяэлита общества совокупляется только в своем кругу, женится и разводится, и тутуж неважно: политическая, финансовая или артистическая элита — все ведутсебя одинаково и все больше обособляются от «простых», хотя по инерции все ещеговорят о политкорректности и внимании к «маленькому человеку» Достоевского.

Словом, миновало то умопомрачение, когда были сломаны всесословные перегородки и всех-всех уравняли в правах, превратив в однообразнуюсерую массу. Так длилось достаточно долго, но постепенно природа, какговорится, взяла свое: свиньи упорно лезли в грязь, волки втихую начинали дратьовец, а орлы перестали ползать, «как все», и воспарили в небеса.

Расслоение общества началось заново, на этот раз уже не потому, кто кем рожден, а кто что может. У простолюдина по-прежнему остаютсяшансы подняться до элиты, хотя бы через науку, но этих шансов все меньше именьше: у генералов от науки тоже есть детки, свояченицы…

При ближайшей встрече с Глебом Модестовичем я изложил своивзгляды на эту проблему как можно более доступно, генералы не должны вникать вовсе, им надо давать готовое, но он все равно не совсем вник даже в разжеванное,спросил с горестным недоумением:

— Евгений Валентинович, почему у вас такая ненависть ипрезрение к правам человека?

Я сжался, трудно что-то объяснять общечеловеку, а в ГлебеМодестовиче эта общечеловечность сочится из всех ноздрей, но он смотрит добрымикоровьими глазами, часто моргает и сопит жалобно, я ответил без охоты:

— У меня нет к ним ни того, ни другого.

— Но как же…

— Глеб Модестович, честно, ей-богу!

Он развел руками, глаза беспомощно замигали.

— Но вы так отзываетесь о них.

В кабинет бесцеремонно зашел Цибульский, кивнул панибратскии начал рыться на полках, словно в своем сарае запчастей для машины. Явздохнул, но до обеда еще десять минут, ответил с терпеливой безнадежностью:

— Это не презрение. Кому-то нужно заглядывать дальше.Права человека уже не надо защищать — они утвердились. Их и защищатьсейчас как-то неловко, не находите?.. Что-то эти защитники помалкивали, когда вих странах были диктаторские режимы! А как только пали, так эти герои началикричать громче всех о свободах и правах.

Цибульский оглянулся через плечо, я уловил хитрый огонек вглазах. Глеб Модестович смотрел угрюмо, порывался возразить, ноинтеллигентность не позволяла, наконец сказал, защищаясь:

— Я не жил при диктаторских режимах!

— Наши ведущие правозащитники жили, — напомниля. — Вернее, ваши. Но тогда были исправными партийными функционерами. И нена последних ролях, кстати! А потом вдруг быстренько перестроились. Этагнусность тогда так и называлась «перестройка». Не помните? Поройтесь в печатитех лет. Я читал внимательно, это моя профессия… Везде перестроившегосячеловека считали подонком, а у нас это стало государственной политикой. Утромбыли рьяными коммунистами, а в обед по сигналу сверху стали защитниками свободи ярыми антикоммунистами!.. Ну да ладно, все человеки, я все равно их непрезираю, хотя стоило бы.

— Так в чем же тогда…

Я посмотрел на часы.

— Как вам сказать… Как я уже вякнул, кто-то долженсмотреть и дальше. За горизонт. Находились люди, что заглядывали за этотвиднокрай, когда права человека были еще в подполье! Сейчас они вот, наяву, вних живем.