– Я не доверяла локону. Его власть ослабевала с каждымднем. Я чувствовала, что теряю Глеба… Он задумывался, не отвечал на вопросы,смотрел в пространство. Тогда я купила тарелку и чашку. Волшебные. Пока он ел сэтой тарелки и пил из этой чашки, он никуда не мог уйти… Но однажды явзорвалась, расколотила тарелку о стену и бросила ему в голову чашкой. Онспокойно встал, вежливо попрощался и ушел, – все так же отрешенно сказалаЗализина.

Народ за столом зашумел. Одни втайне одобряли Бейбарсова,другие жалели Лизон.

– Он действительно ушел из-за чашки. Но не потому, чтоона была магической. На некромагов простейшие артефакты не действуют. Просточашка стала последней каплей, – шепнула Шурасику Ленка Свеколт.

– Ты что, знала, что он ушел? – удивился тот.

– Нет. Но я чувствовала. Его беспокойство, гнев,решимость… Что-то особое. Мы же с ним в одной связке.

– И где он сейчас, ты не знаешь?

– Нет. Когда некромаг не хочет, чтобы его нашли, найтиего практически нереально. Он может быть где угодно. Хоть на краю земли.

– А есть шанс, что он вернется к Зализиной? –спросил Шурасик.

Свеколт покачала головой.

– Если я хоть немного его знаю – нет. Ни малейшего.Некромаги ненавидят возиться с обломками. Кувшин, который треснул один раз,треснет опять, даже если его склеить.

– А локон Афродиты?

– Он давно преодолел его власть. Его удерживало рядом сЛизон чувство долга, может, жалость. Но Лизон увлеклась. Визжать на некромага ибросать в него чашки – это надо совсем рассориться с мозгами! – жесткосказала Свеколт.

Не требовалось спрашивать у нее, чтобы понять, на чьей онастороне.

– Зализина, конечно, в своем репертуаре. Хотя меня этоне особо удивляет. Она типичная НОУЖ, – рассуждал тем временем Ягун.

– Кто-кто? – заинтересовалась Лоткова.

– НОУЖ – «Не Очень Умная Женщина». А где НОУЖ, тампочти всегда ЖПВС – то есть «женщина, поступающая во вред себе».

Тем временем кто-то, кажется, все та же высокоумная ВеркаПопугаева, додумалась принести Зализиной бокал шампанского, а едва Лизон выпилаего, как сочувствующая рука налила ей еще.

Это была уже серьезная ошибка. После второго бокалаЗализина, которая и так держалась на автопилоте, сорвалась с катушек. Сталаплакать. Кричать: «Я его ненавижу!» Роняла стаканы, сдергивала скатерть.Пыталась подбежать к Тане, чтобы вцепиться ей в горло. Зализину держали. Ееотпаивали водой, но она только плевалась. Наконец Поклеп вызвал циклопов, иЛизу, как-то вдруг затихшую, понесли в магпункт.

Жанна Аббатикова, вторая верная защитница Глеба, теперьощущала вину. Она бежала за Лизон, которая свисала с плеча у циклопа, и, отволнения глотая согласные, все повторяла:

– Иа, не нао! Не нао, Иа! Ая не иноа! Геб вернея! Всеует ошо!

Непросто было догадаться, что «Иа» – это Лиза, а «Ая неиноа» – Таня не виновата. У лестницы циклоп, который нес Зализину, остановился,ожидая Поклепа. Лиза подняла голову и встретилась взглядом с Таней. Та ожидаланового взрыва, но бледные губы Зализиной скривились в усмешке.

– Не бойся, Гроттер! Мстить тебе я не буду! Он самотомстит за меня! Отомстит и себе, и тебе! – сказала она внятно.

И почему-то эти простые слова, совсем не похожие на обычноешипение Лизон, поразили Таню куда сильнее, чем все ее предыдущие вопли. Вглубокой задумчивости сидя за столом, она услышала, как Лоткова говорит Ягуну:

– Ну вот! Испортили Шурасику праздник!

– Испортили? – удивился Ягун. – Да ничегоподобного! Где ты видела юбилей, на котором никто не подрался бы или хотя бы непоссорился? К слову сказать, только такие юбилеи потом и вспоминаются! О,смотри, Ванька! Эй, чего так долго-то?

По Лестнице Атлантов торопливо бежал Ванька. Он уже нашелглазами Таню и теперь спешил к ней, не замечая никого и ничего. Валялкин так ине переоделся. В одной руке у него был рюкзак, в другой – мокрый букет осеннихцветов.

– Нестись по Лестнице Атлантов, прыгая через двеступени, – для этого надо быть либо влюбленным, либо камикадзе. Либовлюбленным камикадзе, – прокомментировала Ритка Шито-Крыто. В ее голосеощущался цемент небрежности, замешанный на натуральной зависти.

За Ванькой, часто отвлекаясь, чтобы подразнить атлантов,летел верный Тангро. Когда до конца лестницы оставалось ступени четыре, Ванькасделал прыжок лосося, описанный ранее только в сагах, и, едва не налетев настол, подбежал к Тане.

Обнять ее у всех на глазах он не решился, но нежности в егоглазах было зашкаливающе много.

– Ты получила мое письмо? – спросил Ванька.

– Даже два, – ответила Таня, внимательно наблюдаяза его лицом.

– Откуда два-то? – удивился Ванька, но тотчасзабыл об этом. – Я долго не мог решиться оставить жеребенка. Поставитьпару караульных лешаков несложно – волки и близко не сунутся. Ну а в остальномна лешаков надежды нет. Попроси лешака открыть дверь – он разворотит всю стену.А уж кормить и чистить коней лешаки и подавно не могут. Кожу до мяса сдерут.Слишком силы много.

– Ты же писал, что у тебя домовой есть, –вспомнила Таня.

Ванька вздохнул.

– На него я в результате и оставил. Да только сдомовыми тоже непросто. У старикана – кстати, его зовут Прохор – оказалась кучапунктиков. Пока три раза самовар до блеска не надраит и полы пять раз невыскребет – ни за что в конюшню не сунется. А как он стирает – вообще отдельнаяпесня. Вначале все левые носки, потом все правые. И сушит всегда на отдельныхверевках.

– И как ты в результате все разрулил?

Ванька улыбнулся. Той мягкой, доброй, но не без лукавинкиулыбкой, которую Танька так любила. Порой даже пыталась нарисовать, но улыбкаускользала.

– Я самовар в конюшне спрятал. Привязал к нему сена ирядом воду поставил. Теперь, чтобы чистить самовар, он хочешь не хочешь – ажеребенка накормит. Теперь Тантик не останется голодным.

– ТАНТИК? – Ягун, сунувшийся в эту минутуздороваться с Ванькой, даже поперхнулся. – Твоего жеребенка действительнозовут Тантик, или это искажение твоих звуковых волн моими залежами серы?

– Ну Тантик. И что такого? – спросила Танясердито.