Реакция зрителей вознаградила артиста сполна: визг девчонок,багровое лицо учительницы в ореоле вздыбленных седых кудрей, затем – карцер.Так называлась темная кладовка за кабинетом директора, страшная для когоугодно, только не для Пети: было там уютно и славно, ибо хранились, вернее,валялись как попало на полках устаревшие или негодные приборы из кабинетовфизики, анатомии и географии; Ромка, например, с любой из этих грязных колб,сломанных весов, черепа с повисшей на одном винте челюстью и прочегоупоительного барахла мог бы показать настоящий класс: все бы ожило, двигалось,танцевало и пело.

Жалко, думал Петя, что отца тут нет.

Однако отец как раз и явился и выволок его из карцера.Оказывается, заперев Петю, директор послал к нему домой хорошего ученика, и тотуныло поплелся – с черной меткой. Минут сорок топтался он у подъезда в страшнойтоске, выбирая меж гневом директора и всем известным характером Петькиногоотца. Тот, разбуженный после ночной смены, не успевший принять лекарства,примчался в школу, бледный от бешенства. Между прочим, потом признался, что всюдорогу серьезно размышлял, кому врезать – сыну или директору, и, лишь завидевздание школы, решил сей мучительный вопрос в пользу директора.

Путь из школы и последующая экстравагантная экзекуциязапомнились мальчику навсегда: вцепившись левой в воротник школьной курточки,отец волок сына за шиворот, зажав под мышкой огрызка правой свою гордую бледнуюруку. Этим же предметом он и отдубасил Петю дома, роняя протез, поднимая его спола и снова швыряя в сына. Тот орал не от боли, а скорее от восторженногоужаса: вид летающей по комнате мертвой руки завораживал – рука сама дралась!

Его исключили из школы на неделю, и он был абсолютносчастлив.

Учился он плохо, точнее, совсем не учился. С первого жекласса выяснилось, что никакими силами его невозможно вытащить к доске. Оннемел, глядел тусклыми рыбьими глазами и на вопросы учительницы не отвечал. Какбудто кто-то там, сидящий внутри, законопачивал глаза прозрачными, но плотнымишторами, запирал язык на крепкие запоры и на стук извне не откликался.

Катю вызвали в школу. Завуч и учительница младших классовдолго беседовали с ней, уговаривая показать проблемного мальчика детскомупсихиатру и рекомендуя определить его в специнтернат в Южно-Сахалинске.

– Он же практически не разговаривает, – мягковнушала учительница. – Он с трудом объясняется междометиями.

Потрясенная Катя слушала их с ужасом, порываясь горячовозразить, что дома не знает, куда деваться от неостановимой болтовни сына, но,сраженная дружным свидетельством обеих женщин, сникла. Не договорились же онимежду собой сжить со света ее мальчика!

Уже по пути из школы, немного успокоившись, она задумчивоприпомнила, что язык развязывается у Пети тогда, когда он лепит из пластилинасвоих человечков: порою за несколько дней налепливал на широком кухонномподоконнике если не целый город, то уж большое село – множество маленькихлюдей, собак, котов, козочек, коров и лошадей, велосипедистов на велосипедах,трактористов на тракторах, старух с ведрами, полными крошечных яблок или груш.Уверял, что по ночам все они оживают и до утра живут настоящей жизнью:разъезжают по подоконнику, ссорятся, дерутся, женятся, торгуют яблоками…

По сути дела, припомнила она, дома у Пети всегда в руках былком пластилина, которого вечно не хватало, несмотря на то что на праздники идни рождения покупалось по нескольку коробок. Он постоянно мял этот ком,быстро-быстро вылепливая фигурки и снова их сминая и опять вытягивая изплотного пластичного месива чью-то руку, ногу или голову. С большим скандаломКатя гнала его в ванную – мыть руки перед едой, после чего, быстро, молча иравнодушно съедая все, что перед ним ставили, он немедленно устремлялся ккоробке с пластилином. А еще вспомнила она – да! – еще ее сын выдавалдлиннейшие цветистые тирады, с выражением и на разные голоса, когда «показывалтеатр»: надевал на указательный палец пинг-понговый шарик с нарисованнойрожицей на нем (отец понаделал ему целую дюжину таких, с разным выражениемлица), меняя грустного человечка на веселого, затем на бандита с насупленнымибровями и орущим ртом, а того – на улыбчивую красотку, – и каждый получалтекст, соответствующий роли.

Ей никогда не казалось чем-то особенным его неукротимоестремление ежеминутно лепить или рисовать, или вот так «представлять» шариками;она считала, что тут слились в нем и шебутные отцовы, и ее, Катины, гены: все жона закончила прикладное отделение Львовского художественного училища, а вТомари вела изостудию в Доме детского творчества.

Словом, промаялась ночь тяжелыми мыслями, а наутро,отправляя мальчика в школу, выдала ему смешанный из разных пластилиновыхпастилок радужный ком, который велела всегда держать в руке, особенно когда кдоске вызывают.

После чего Петина учеба если и не выправилась так, как о томКате мечталось, то все же постепенно пошла на лад – во всяком случае, ужасныеразговоры о спецшколе для дураков больше не возобновлялись.

Дом детского творчества, где работала Катя, стоял на самомберегу бухты, недалеко от старинного, возведенного еще японцами моста. Хмурые имордатые, широкогрудые гранитные львы сторожили подножия четырех его колонн. Исамо здание Дома творчества тоже было японским, столь непохожим на коробкисоветских построек: деревянное, со сводчатым потолком и арочными окнами второгоэтажа, из которых открывалась широкая дуга бухты, корабли у пирса и облака, чтобез конца стремились стечь за ширму горизонта.

Для своих маленьких студийцев Катя придумывала интересныезанятия, «развивающие воображение»: дети выкладывали на фотобумаге октябрятскиезвездочки, после чего бумагу засвечивали лампой при красном свете: яркаявспышка! – и вот уже перед вами звездное небо.

Странно это было: мать, с ее профессиональным дипломом,умением рисовать и придумывать красоту, в отличие от отца не способна былаоживлять неживое, да и сама – куклойбыть не могла. Она была настоящим человеком– крепкой, доброй, с широкими сильными запястьями, с бледным веснушчатым лицом,которое, когда бывала огорчена или обижена Ромкой, опускала в ладони и подолгутяжело сидела так на кухне.

Нет, из матери ни за что не получилась бы кукла. Не то чтоиз Ромки…

После смерти отца, преследуемый сумбурными требовательнымиснами, Петя решился оживить его, и с тех пор Ромка, будто вырвавшись насвободу, участвовал во многих представлениях: играл в бильярд, отбивал чечеткуи дрался одной левой (драки марионеток вообще были у Пети постановочнымконьком); и, случалось, кое-кто из зрителей подходил и вежливо интересовался –отчего не починить такую замечательную марионетку?

* * *

А настоящий Кукольник появился в конце первого класса.

Это называлось: «Кукольный театр, сдайте по тридцатькопеек!» После уроков первоклашек строем повели в актовый зал и рассадили напервых рядах. Сидеть было низко, приходилось задирать голову туда, где на сценеустановили ширму из какой-то зеленой тряпки в мелкий темный цветочек, вродетой, что Петя с отцом брали, когда шли на пляж. И едва звуковик Семеныч врубилмузыку, из-за кулисы вышел, подволакивая ногу, неинтересный сутулый дяденька вкоричневом пиджаке, с унылым мясистым носом и крахмальной сединой надморщинистым лбом.