Тут из брамы с беззвучным воплем выбежала другая рыжаядевушка, очень бледная, с неестественно белым, даже прозрачным лицом…

Из ближних домов высыпали соседи, многие окна распахнулись,из них по пояс – как из театральных лож – свешивались люди, перекрикиваясь ипытаясь получше разглядеть самоубийцу на мостовой. А самыми театральными, самымикукольными были зрители-скульптуры между окнами – мужские фигуры: они как бывырастали из стены и внимательно смотрели вниз, на тротуар. Именно эти мужскиепары, чередуясь по фасаду с окнами на последнем этаже дома, провожали полеткуклы-самоубийцы заинтересованными взглядами.

Быстро приехала «скорая помощь», затем милиция, и женщинунакрыли ярко-синей, синей, как небо, простыней, из-под которой золотым пожаромполыхали две пряди рыжих кудрей и подтекала небольшая лужица очень яркойлаковой крови.

Позже он бесконечно пускал по черной искристой ширме закрытыхвек изображение этого страшного кукольного действа: на какое-то мгновение былуверен, что видел нити, шедшие от куклы. Что невидимый кукловод самую краткуюдолю секунды не мог решить – то ли воздеть ее к небу, обратив в ангела, то лисбросить вниз, пусть ломается… Может, поэтому сначала мальчику показалось, чтоона слегка взлетела?

Он очнулся от голосов во дворе и обнаружил себя на табуретев прихожей; сидел, опершись затылком о стену. Как он здесь оказался? Ах да:прибрел выключить свет и вырубился. Перед ним на симпатичных оленьих рогаходиноко повисла синяя косынка, и круглой ручкой зацепился большой черныйпохоронного вида зонт.

Где-то во дворе, в снежной меховой темени раскатился молодойкокетливый смех, что-то неразборчиво произнес высокий женский голос, ему вответ громко ответил мужчина: «Да что ты понимаешь в кобласных обрезках!» – изатем, просеиваясь сквозь невнятные смешки, морозный скрип и обращенное ккому-то приветливое «Драс-сь!», – голоса удалились под арку и там былизатоптаны тишиной…

…которую вдруг резко и коротко пробил звонок входной двери.

Петя вздрогнул от неожиданности так, что его подбросило стабурета. Подкравшись к двери (даже в глазок смотреть не стал, все равно ничерта не различишь!), приглушенно и резко он спросил, склонив к замку свое длинноеухо:

– Кто это?

Голос Сильвы торопливо произнес:

– Петь, на минутку открой, а то забуду.

– Сильва, потом, завтра! – раздраженно отозвалсяон. – Не колобродь, Лизу разбудишь. Спать давай, я уж тоже лег.

– Нет, погоди, Романыч, ты что, это ж по твоейчасти! – забубнил тот под дверью. – Я сразу забыл сказать. Я ж там уВиси в подвале нашел кое-чего за мешком картошки. Не поверишь: куклу.

Чертыхнувшись, Петя повернул ключ, открывая дверь, игранитным столбом в эту щель рухнул морозный воздух. На крыльце, смущенно иторжественно улыбаясь, заведя за спину обе руки, стоял уже совершенно пьяный –видимо, развезло его, несмотря на мороз, а может, и добавил дома, – СильваЖузеппович Морелли.

– Ну?! – нетерпеливо рыкнул мгновенно заледеневшийполуголый Петя. – Чего ты угомониться не можешь?

– Хочь глянуть? – переступая порог прихожей ипо-прежнему держа руки за спиною, спросил Сильва, продолжая загадочноулыбаться. – Не поверишь. Прямо тебе сюрприз. Не знаю – пригодится, нет,однако и в комиссионный тут можно… есть же любители…

И достал из-за спины.

Петя не двинулся с места, не потянулся – схватить, толькомышцы груди и живота свело, как в ожидании удара. Из трех чешских бра вприхожей горело только одно, но и того было довольно, чтоб безошибочно узнать…

– Вот! – проговорил счастливый Сильва. – Ясоседкиным внучкам давал поиграть, потому и забыл. Такие девочки славные… А щасвдруг вспомнил: ё-моё, куклу-то Петьке надо отдать. Она ведь старинная, правда?Лет, скажем, восемьсят, или даже сто? И заметь, большая, чуть не метр, а?Наверняка еще от пани Лели осталась. Я, знаешь, что уверен? Что это фон Ваканособственной персоной. Как думаешь? Смотри, какой мужик серьезный… пу-у-зо-токакое! Точно – фон Вакано!

Петя молча стоял в полумраке прихожей и, не отрывая взгляда,смотрел на куклу в руках у Сильвы. За спиной у того, в приоткрытой двернойщели, словно просачиваясь из преисподней, курился морозный дым.

Никакой это был не фон Вакано. Это был не кто иной, какдавным-давно украденный, оплаканный и полузабытый, но всю жизнь имразыскиваемый Корчмарь.

* * *

Из аэропорта они, как обычно, доехали на автобусе до метро«Дейвицы», оттуда взяли такси, и когда спускались серпантином от Градчан, подХодковыми Садами, на Малую Страну, Прага внизу возникла в новом нереальномобличье: Прага была в снегу, и вся вихрилась, вздымалась на ветру; все еекупола и шпили, высокие скаты черепичных крыш, все церковные шлемы и флюгера,все ее святые, мадонны и архангелы, тяжелые навесные фонари в кривых и тесныхущельях улиц – все таяло в стремительно синеющем морозном дыму.

Вальдштейнска – приехали, слава богу!

– Приехали, слава богу, – сказал он, расплачиваясьс таксистом, стараясь удержать в голосе ироническую улыбку, очень стараясь несмотреть на Лизу, не следить за ее лицом, шутить, шутить, затоптать тревогу…

– Карагёза поедем завтра забирать, да? – легкоспросил он, взваливая оба рюкзака на плечи и даже не пытаясь помочь Лизевыбраться из такси, – чувствовал, насколько взрывоопасно сейчас любоеприкосновение. – Устали, замерзли, намаялись…

Вот они, деревянные полукруглые ворота в каменной аркестарого дома, а в них – маленькая калитка с прелестной, длинным листомизогнутой медной ручкой, привычно податливой под его рукой.

Над воротами, в традиционном лепном медальоне, нашпокровитель – в любую погоду на цветущем лужку: черный барашек с печальнымчеловечьим лицом.

Ну… с богом!

Он молча шагнул внутрь и пошел, не оглядываясь, под низкимглубоким сводом темной арки, выходящей в замкнутый со всех сторон аквариумдвора, где густым бестолковым роем метались пленные снежинки и где в углу темнеладверь их жилья, словно бы в ожидании, когда наконец ее отопрут эти молчаливыедвое.

Возле двери он обернулся. Лиза стояла в арке двора, недвигаясь с места. Невозможное, невозможное лицо потерянного ребенка… Прав былдоктор Горелик: рановато. Ради ее здоровья надо было еще ждать, еще терпеть,еще кормить своим сердцем ежеутреннюю бобылью тоску…

Он сглотнул комок в горле и крикнул ей:

– Девушка! Вы надолго там застряли? Здесь вам чаюнальют, алё!

Отпер дверь, оббивая от снега ботинки, и вошел, разомвключая свет в коридоре, кухне-мастерской, в их крошечной спаленке и даже вванной, даже в ванной, чтоб было светло и весело всюду. Эта квартира на первомэтаже, в бывших конюшнях, вообще-то была сумрачной, поэтому он сразу же, когдавъехали, добавил несколько электрических точек и вкрутил сильные лампочки.